Точка опоры

Ульяновы шли не спеша, разговаривали только о том, что открывалось взору. Завтракали обычно возле родников, отпивая из кружек чистейшую, прохладную и на редкость приятную воду. Сколько ни пей - не напьешься. Отдыхали, раскинувшись на мягкой траве и выбрав для изголовья обточенный веками валун. Настоянный на цветах и молодой листве, воздух освежающе вливался в легкие и как бы слегка пьянил. В поселках обедали за общим столом с лесорубами да кучерами - тут намного сытнее и гораздо дешевле, чем в ресторанах даже при скромных отелях. На ужин им часто хотелось раздобыть по кружке парного молока, но это удавалось редко - скот был угнан на летние пастбища высоко в горы, - обходились сыром или брынзой. Жалели, что с ними не было котелка, с каким ходят по Сибири бродяжки, бежавшие с каторги, да деревенские охотники, - не в чем вскипятить чаек.

Простившись с Роной, пошли на север, к перевалу Геммипас возле главного ледяного узла Бернских Альп. У Бедекера они прочли: этот перевал по высоте превосходит и Сен-Готардский, и Симплонский, через который шел Суворов, уступает только знаменитому Большому Сен-Бернарскому, и рвались туда: какими-то окажутся они, высочайшие швейцарские вершины? Это даже выше орлиного полета!

Дорога не манила к себе - по ней тянулись брички, пылили лакированные экипажи на резиновых шинах, проносились шумные кавалькады. И Ульяновы далеко отклонялись то в одну, то в другую сторону, на время забывали про путеводитель, шли по узким хуторским дорожкам, по извилистым горным тропкам.

Хутора разбросались по крутосклону. Дома - шале - все одинаковые: крыты по-амбарному на два ската, торцом в долину, к полуденному солнышку, жилая часть - три этажа. Возле окон второго этажа пламенная линейка цветущей герани. Под той же высокой крышей хлев и конюшня, наверху сеновал. Шале оказывались пустыми: люди высоко в горах, на пастбищах, на сенокосах.

Каштаны и дубы, не рискуя подыматься к снегам, давно остались внизу. Теперь впереди темнели ельники. И чем выше, тем деревья приземистее.

На полянках приятно звенели колокольчики. Так когда-то вблизи Саян в тихие летние вечера Ульяновы любили слушать размеренный звон ботал на лошадях, отпущенных на пастбище. Попервости казалось, что звон всех ботал одинаковый, но хозяева безошибочно издалека узнавали, где их кони. Здесь колокольчики на коровах. На дойных - большие, на нетелях - средние, на телятах - маленькие. Никто не обделен на альпийских пастбищах! И, вероятно, хозяева также по звону узнают издалека каждую корову своего стада.

Пастухи угощали парным молоком, продавали творог и сыр. Баснословно дешево. На завтрак за какие-нибудь два-три сантима. Расспросив о тропинках, Ульяновы снова снаряжалась в дорогу. Закидывая рюкзак на спину, Владимир восторженно говорил:

- Спасибо этому дому!.. Лучшего отдыха, Надюша, и представить себе невозможно! Безлюдье и тишина! Ласковое горное солнышко!..

- Ты уже загорел...

- Ты тоже. Выглядишь так же, как в то лето в Сибири, когда тебя отпоили парным молоком!

- Ты стал совсем спокойным...

- Я и сам чувствую. Теперь без тени волнения мог бы в любой баталии дать отпор меньшевикам.

- Ну их к черту!

- Да, да! Много чести думать о них среди такой прелести. Но мы с тобой уже достаточно отдохнули, чтобы снова позволить себе думать... о делах. Только о наших делах!

- Володя, посмотри вниз, - отвлекала мужа Надежда, стукнув стальным острием альпенштока о камень. - Такого мы еще не видали!

И показывала то на розоватые блики на снежных склонах, то на ватные клочья туманов, подымавшихся из ущелий.

- Опять туманы?! - отозвался однажды Владимир. - У Сосипатыча была... Хотя почему была? Я думаю, он и сейчас ходит с ружьишком за утками да тетеревами. У Сосипатыча е с т ь верная примета: упадет туман на землю к вёдру, поднимется - будет ненастье.

Здесь чаще всего туманы, как снега под жарким летним солнышком, таяли в ущельях. Бедекер не ошибся, июль в долине Верхней Роны наилучшая пора лета!

Случалось, выходили они к пустой хижине. Пастухи совсем недавно угнали скот на другие, еще не тронутые альпийские поляны. Возле очага обычно лежал припасенный на случай непогоды сухой хворост, на железных крюках над погасшими углями висели задымленные котлы: большой - для кислого молока, маленький - для кипятка. Ульяновы разводили огонь, кипятили воду. И даже не жалели, что не захватили с собой пачку чая. Для заварки им удавалось среди сосен отыскивать листья брусники. И это напоминало северные российские леса.

Утром они ломали сухие сучья сосен, не тронутые росой, и оставляли возле очага. На стол клали сантим - символическую плату за ночлег.

...В пустой хижине выветрился запах дыма, кислого молока и сыра. А сено, которое лежало в изголовьях и было не так-то измято ночевщиками, еще сохранило приятный аромат альпийских лугов.

У путешественников гудели ноги от усталости, горела кожа ступней. Сняв тяжелые альпинистские ботинки с железными шипами, они наскоро поужинали и легли спать. Вязкий сон сморил их в одну минуту.