Точка опоры

- Ох, нагляделся седни! - принялся рассказывать старый коробейник с бородой, похожей на мочальную кисть. - Фабричная баба посередь улицы разродилась! Прямо на снегу! Робенок криком исходит, баба тошней того орет. Губы в кровь искусала, посинела вся - чуть живая!

- И как же это она... Недоноска, што ли?

- Где приключилось-то?.. Обскажи порядком.

- Возле фабрики Морозова. Почитай, в десяти шагах от больницы-то его... Сижу я на крылечке, товарец свой в короб, стало быть, укладываю. Смотрю - идет бабеночка, ноги едва переставляет. Брюхо вот такое, быдто барабан несет. Чернявенькая, совсем молоденькая, годков восемнадцать. Чай, не старше. С одного глаза видно - попервости в тягости-то ходила.

Коробейники остановились, достали кисеты, свернули по косушке, прикурили от одной спички.

- Просчиталась она, что ли, чернявенькая-то? И шла одна-одинешенька?

- Как есть одна. Чай, некому было провожать-то... Ну, зашла она с грехом пополам в больницу. Я вот едак же закурил, стало быть. Только раз али два успел затянуться... Гляжу - ворочается. Вся слезами улитая. Ступенек не видит. Шагнет еще разок - повалится. Я вот таким манером ее под ручку: "Отчего, спрашиваю, они тебя, бабонька, вытурили? Как собачонку паршивую". Она мне ответствует, как ей сказал дохтур: "Рано, говорит, ты заявилась. На даровые хозяйские харчи. Принимам, говорит, только за два дня".

- Негодяи!.. Но ведь видно же...

- Как не видать?.. Мне и то было явственно. Хотел я ту бабочку проводить, а она крепиться начала: "Я, говорит, дедушка, как-нибудь добреду. Тут, говорит, близехонько". Сами знаете, до казармы рукой подать. Отпустил я, стало быть, ее, а глаз не свожу. Ее быдто ветром пошатывает. Шла она, шла и вдруг за брюхо схватилась: "Ой, матушки!.. Смертонька!.." И опрокинулась, как ржаной сноп на поле. Я тем же махом - в больницу. Сполох поднял. Кричу: баба тамока, чай, богу душу отдает! Дохтур-то, коему больница-то Савушкой на откуп сдана, в одночасье побелел. Глазами на фельдшера зыркнул. Тот в белом халате, стало быть, как покойник в саване, на улицу. Там уже и народ сбежался. Одна старушка робенка-то в шаль завернула. А мы роженицу несем. А дохтур-то, в шубе на хорьковом меху, в бобровой шапке, на крыльце стоит, руками отмахивается: дескать, разродилась, так несите домой. Им она, чай, ни к чему теперича. Класть, говорит, некуда - слободных кроватей нет.

- А как его звать?

- Бес его знает. По фамилии, сказывают, какой-то Базелевич...

- Ба-зе-ле-вич, - повторил молодой. - Такого прохвоста следует запомнить.

Коробейники простились на росстанях. Два старика направились в какую-то деревню, молодой пошагал в сторону маленького городка Покрова. Называл он его ласково - Покровок. Но будет ли этот город ласковым к нему, новому жителю, пока не был уверен. Правда, обнадеживало то, что добрая половина его обитателей - фабричный люд. Знал, в каком они ярме, а все же завидовал им. Сам пошел бы на фабрику, если бы мог. Иваново-вознесенские жандармы, надо думать, уже получили бумагу: искать такого-то, приметы: "Роста невысокого, лицо открытое, волосы светло-русые, зачесаны назад, усы..." Теперь у него прическа изменена на косой пробор, отросла бородка, такого же махорочного цвета, как усы. Не однажды спрашивал себя: не покрасить ли их для большей безопасности? Но ведь это ненадолго, пройдет каких-нибудь недели две, и возле самой кожи опять пробьется тот же светлый волос. Вот тогда-то для жандармов будет подозрительно: коробейник ли он? А так можно жить без особого опасения: свою "легенду" он запомнил слово в слово - может в любое время, если стрясется беда, рассказать придумку не только о себе, но и об отце с матерью, о дедушках и бабушках. Пока ему ничто не угрожает. Но он готов к худшему. И Прасковья это знает "легенду" может подтвердить. Авось доживут они в Покровке до начала больших событий, тогда сразу махнут в Иваново-Вознесенск, в Москву или вот было бы хорошо-то! - назад в Питер. Партия скажет, где они будут нужнее.

А переезжать им не привыкать: еще года не прошло, а они уже - на третьем месте. Из екатеринославского жандармского невода удалось выскользнуть. После этого жили в Смоленске. Потом несколько месяцев один перебивался в Полоцке. Без особой пользы. Только для того, чтобы увернуться от филеров. Они знают Ивана Васильевича Бабушкина, вне сомнения помнят кличку "Богдан", но теперь у него паспорт "благонадежного лица".

Смоленск есть чем вспомнить: без всяких затруднений поступил кладовщиком на строительство трамвая, который все еще навеличивают "электрической конкой". И вначале никто за ним не присматривал.