Точка опоры

И не впервые коробейник с бородой махорочного цвета дошел до Иваново-Вознесенска. У проходной самой крупной фабрики смешался с толпой мастеровых, отработавших смену. Разговаривая, присматривался к заскорузлой одежонке, закапанной краской, и к бледным ввалившимся щекам. У самых молодых ткачих, судя по говору не так давно пришедших из деревни, поблек румянец, в горле - хрипота. Видать, немало на фабрике чахоточных.

Перекидываясь шутками да прибаутками, дошел до женской холостой казармы, продал несколько гребенок, продал медные перстеньки да сережки с петухами.

Тайком от хожалого парни завели коробейника в свою казарму. Остановился он в длинном коридоре, огляделся в полусумраке: по обе стороны - двухэтажные кровати, каждая во всю длину разделена доской лежанка для двоих. Между кроватями проход шириной в аршин, столик - на четверых.

- Тесновато, ребятушки! - не удержался Бабушкин. - Как селедки в бочке!

- Люди сказывают, - откликнулся парень с рыжими вихрами, - хуже, чем в тюрьме. А хозяин гребет за место по две копейки с заработанного рубля!

- И сколько же это в месяц?

- Само мало - три гривны. Кому жаль - выметайся из холостой казармы.

- Ну, а ежели в семейную? Жениться и...

- Гы-гы!.. Бабу не прокормишь! А она тебе насыплет голодных ртов!.. Нет, уж лучше тут мыкаться. На перекладных. Ты бы нам, торговый человек, приворотного зелья принес для девчонок, а? Не поскупились бы на пятаки.

- А грамотные у вас есть? Читаете что-нибудь?

- Ты што, листки принес? Так за них, знаешь?.. Как щенка на веревочку!

- У меня только венчики для покойников.

- Грамота нам ни к чему, - выдвинулся вперед мастеровой постарше. За нее не приплачивают. А кто обучен - читать не дозволяется. Хожалый-то сразу возьмет на заметку. И подведет под расчет. А того хуже - в острог!

- Читать? Гы-гы. Да мы тут лбами друг о дружку стукаемся...

Парни купили перочинные ножи да расчески, проводили коробейника в семейную казарму.

Там в каждой каморке жило по три семьи: две внизу по углам, третья на полатях. Бабы выбирали себе пуговицы да крючки к кофточкам, мужики крученые праздничные пояски с кистями. На расспросы коробейника отвечал вполголоса пожилой красильщик:

- У нас ничего. У нас, браток, жить можно. А вот в Богородске мы робили у Захарки Морозова - не приведи осподь. Тот живого сглотить готов. Ходит, проклятущий, меж станков с плеткой за голенищем. За малую провинность хлесть да хлесть. А жаловаться не побежишь - у него вся полиция подкуплена. Да, брат...

Рассказчик неожиданно умолк, прислушался и - шепотом:

- Хожалый, собака, приперся. Уж не по твоему ли следу? Ничего, браток, не дадим в обиду. - Стукнул соседям в тесовую перегородку. - Бабы, не плошайте!.. - И опять - пришлому: - Сейчас они захороводят его, а ты наутек.

Ткачихи выбежали в коридор, окружили кудрявого парнюгу со шмыгающими глазами, загомонили, как грачи, оберегающие гнезда от беркута, и заманили в дальнюю каморку.

- Ходу, браток, ходу! - шептал красильщик, шагая за коробейником по коридору; у выхода подмигнул: - Заходи в другой раз, ежели ты... с хорошим коробом. Я маленько грамотный. А тебя обережем. Не сумлевайся.

4

В конце дня коробейник шел по Вознесенской улице, забрел в магазинчик фабричных лоскутьев; сняв мерлушковую шапку, поклонился хозяину, попросил разрешения погреть руки о черный кожух жарко натопленной голландки. Поставил палку в угол, слегка отогретые ладони приложил к щекам; переминаясь с ноги на ногу, постучал валенком о валенок:

- Ну и морозяка нонича! До костей прокалыват! Хиуз дурмя лютует - с ног валит! - сыпал словами, от которых сам давно приотвык. - А ишо похваливают месяц-то: "Февраль - бокогрей". Мерзлючья лихоманка он - вот што.

Глянул на стеклянную перегородку, за которой сидела молодая, как гимназистка, конторщица, беленькая, с волнистыми волосами, заплетенными в длинную косу.

"Жив наш Зайчик! - отметил коробейник. - Слава богу, миновали его жандармские набеги".

Заметив знакомого человека, конторщица резко сбросила костяшки на счетах и тут же начала быстро пересчитывать. Коробейник ловил каждый звук: раз, два, три; раз, два, три. И снова взмахом ладони девушка сбросила костяшки, будто сбилась со счета. Потом, уткнув левый указательный палец в широкую конторскую книгу, правым стала передвигать костяшки неторопливо и сосредоточенно.

Коробейник облегченно вздохнул, сказал хозяину с поклоном: "Спасибичко за обогрев" и, нахлобучив шапку на уши, вышел из магазинчика. Потоптавшись у крыльца, будто гадая, в какой стороне его ждет удача - в Рылихе или Голодаихе, стукнул палкой в укатанную дорогу, перешел по мосту через речку Уводь и пошагал по улице, которая вела на окраину города, где жила молоденькая конторщица...

...Минувшей осенью Глаша Окулова распростилась с родной деревней Шошино и с зеленоводным Енисеем.

Когда плыла на пароходе в Красноярск, думала: доведется ли еще когда-нибудь увидеть эти берега, эти сопки в зеленых папахах кедровников? По своей воле - едва ли. А невольно...

Если случится снова такая напасть, полиция турнет куда-нибудь подальше от родных мест.