Точка опоры

- Опять - они! - Владимир Ильич опустил кулак на стол. - Об этом надо писать. Искровцы должны всюду проникнуть в комитеты, повернуть их в нашу сторону. Извини, Надя, что перебил! О Питере я не могу молчать, - он нам особенно дорог.

Вошла Инна Леман, тридцатилетняя темноглазая женщина с тонкими полукружьями бровей, секретарь редакции. Она вела за руку белокурого малыша в вельветовой курточке. Мартов подбежал к ней мелкими шажками, принял легкую ротонду, кинул на крючок:

- Димочка! (Он любил эту кличку Инны Гермогеновны.) Вам везет. И все мы наконец-то дождались! Знакомьтесь с преемницей. - Широким театральным жестом указал на Ульянову. - Не удивляйтесь, Надежда Константиновна. Разве вам Владимир не писал? Значит, не успел. У нас все-все решено. Отныне вы секретарь. Как говорится, вам и карты в руки. Принимайте, володейте редакционными бумагами. У Димочки, видите, руки связаны, и ей нужен отдых. Но из игры она, я знаю, не выйдет.

- Безусловно, - подтвердила Димка, кивнула всем аккуратно причесанной головой. - Отрываться не буду. Что потребуется - сделаю.

Той порой Засулич, быстро затушив о подоконник недокуренную сигарету, схватила на руки маленького Вольдемара:

- Волька! Груздочек беленький! - погладила ребенку волосы, мягкие, как пух, поцеловала в висок. - Ой, как я по тебе соскучилась!

- Тетя Вель... Вельи...

- Тетя Велика, - подсказала мать.

- Вель... ика тетя, - лепетал мальчуган. - У тебя конфетка есть?

- Сегодня, Воленька, нет. Но я тебе обязательно куплю.

Димка повернулась к Надежде Константиновне, сказала, что рада ее приезду, что Вольку не с кем оставлять дома, что работать в редакции ей было очень трудно и что муж заждался в Берлине, и она готова сейчас же передать все редакционные бумаги и тетрадки.

- Так уж сразу... - смущенно проронила Надежда Константиновна.

- А чего же откладывать? Чем скорее, тем лучше. Для меня, понятно. И для вас...

- У Наденьки еще вещи на вокзале, - вступилась Анна Ильинична. - И она еще не успела оглядеться.

- И, кроме Анны Ильиничны, как я догадываюсь, никто еще не завтракал, - добавил Мартов. - Теперь бы всем хорошо, скажем, в "Старую крепость".

- Да, да, в "Старую крепость", - согласился Владимир Ильич. - Тут, Надюша, недалеко.

- А я тем временем все приготовлю, - сказала Инна. - Если Волька не помешает.

- Вольдемар тоже пойдет в кафе, - объявила Засулич. - Пить какао. Наклонилась к малышу. - Хочешь, Воленька? Может, последний раз со мной...

2

В "Старой крепости" все напоминало о старине: в узких окнах поблекли витражи, на стенах пожухли краски росписей, и контуры замков на горных вершинах едва угадывались. Дубовые панели стали черными. По углам маленького зальца, куда вошли искровцы, массивные столы, отгороженные один от другого невысокими барьерами, вместо стульев - широкие лавки.

Прежде чем принять заказ, пожилой кельнер в фартуке из рыжей - летней шкуры косули, сдержанно улыбаясь оттого, что сейчас он поразит посетителей, водрузил на стол фарфоровую вазу с двумя ветками сирени.

- Уже сирень! - удивилась Анна Ильинична. - Так рано даже для Баварии!

- Из ботанического сада! - подчеркнул кельнер.

Анна Ильинична близоруко уткнулась в ветки, отыскивая "счастье" цветочек с пятью лепестками.

- Помнишь, Володя, у нас на Волге? Громадные кусты! Оленька находила "счастье" чаще других...

- Помню. Каждое дерево в саду, каждый куст...

- Во времена Пушкина говорили: сирен, сирены. - Мартов потряс над столом рукой, будто оделяя всех словами. - У него - помните? - Татьяна "мигом обежала куртины, мостики, лужок, аллею к озеру, лесок, кусты сирен переломала, по цветникам летя к ручью".

Кельнер принес всем яичницу на продолговатых саксонских тарелках с рисунками оленей по углам, спросил, кому подать кофе, кому чай.

- Кава, кава! - подпрыгивал Волька и хлопал в ладошки.

- Молодому человеку - какао, - сказала Засулич кельнеру.

- А мне, пожалуйста, чай, - попросила Анна Ильинична, оторвав глаза от сирени. - Кофе надоел.

Волька уже стоял на коленках на лавке, беленькая, как отцветший одуванчик, голова его едва виднелась над столешницей. Мальчуган обеими руками обхватил чашку, понемногу отпивал какао и от удовольствия проводил кончиком языка по пухлым губам. Вера Ивановна, словно заботливая мать, присматривала за ним, чтобы он не облился.

- А кофе здесь всегда ароматный! - похвалил Мартов. - После такого даже курить долго не хочется.

Владимир Ильич опять принялся расспрашивать жену о Питере. Оказалось, что из старых друзей там остался один Степан Радченко. Что же он зевает? Как мог допустить, чтобы "Союзом борьбы" завладели "экономисты"?

- Ты же знаешь: Степан тихий, во всем осторожный, - заметил Мартов.

- Осторожность не лишняя, если она не в ущерб делу, - сказал Владимир Ильич.

- У Степана в ущерб. Мне было даже досадно. После того как его Любу сослали в Харьков, он так законспирировался, что я с трудом отыскала его. А поговорить нам было о чем. Вспомнили наши кружки, сходки. И он обещал писать.

- Письмо от него пришло. Просит новый номер "Искры". И ты ему завтра же напиши.