Точка опоры

Из Цюриха Владимир отправился в Женеву. Там Потресов, прибывший раньше, предупредил, что Плеханов страшно подозрителен, мнителен, всегда считает себя донельзя правым, держится раздраженно, и с ним надо разговор вести осторожно, чтобы избежать его пылких реплик.

«Ничего себе предупрежденьице! — отметила Надежда. — И Володя, как видно, сразу сделал вывод: предпочел Мюнхен».

Читать дальше помешала Анна Ильинична. Она пришла пораньше, чтобы поговорить с Надеждой наедине. Но не успела — вошел Мартов.

— Извините, — слегка шаркнул ногой. — Я, кажется, помешал.

— Ну что вы? — Надежда положила листки на стол. — Рада видеть…

Здороваясь, заметил листки:

— «Как чуть не потухла «Искра»?» Могу подтвердить: была такая угроза. — Закурив, взмахнул длинной нервной рукой с дымящейся сигаретой. — Правда, все происходило задолго до моего приезда. Всю эту «историю» я знаю со слов Арсеньева. Потресова, — пояснил он. — И удивляюсь выдержке Ильича. Я бы не мог вести переговоры с таким спокойствием.

— Хорошенькое спокойствие — брата довели до жестокой бессонницы! — Анна Ильинична перевела взгляд на Надежду. — Представь себе, Володя был совершенно неузнаваем. Исхудал от волнения. Даже послал телеграмму, чтобы остановили машину, на которой печаталось сообщение о готовящемся издании «Искры». Временами ему казалось: все потеряно.

— И он, и Арсеньев были готовы отказаться от дальнейших переговоров с группой «Освобождение труда», — сказал Мартов.

— С Плехановым, — уточнила Анна Ильинична, сверкнув глазами.

— Чудовищно! — покрутила головой Надежда. — Володя, ты знаешь, всегда относился к Георгию Валентиновичу с такой, я бы сказала, любовью.

— Мы все к нему так относились, — подчеркнул Мартов. — И разрыв был бы весьма чувствительным ударом по всему движению. Рухнули бы планы. Пришлось бы возвращаться ни с чем… Ну, не буду мешать.

Выхватив из кармана свежие немецкие газеты, одну подал Анне Ильиничне, с другой сел на подоконник.

— Дочитывай, Наденька, — сказала Анюта и тоже углубилась в газету.

«Я старался соблюдать осторожность, обходя «больные» пункты, — читала Надежда, — но это постоянное держание себя настороже не могло, конечно, не отражаться крайне тяжело на настроении. От времени до времени бывали и маленькие «трения» в виде пылких реплик Г. В. на всякое замечаньице… Г. В. проявлял всегда абсолютную нетерпимость, неспособность и нежелание вникать в чужие аргументы и притом неискренность, именно неискренность… Г. В. надулся и озлобился… сидел молча, чернее тучи».

Что же так озлобило высокомерного Плеханова? Надежда перевертывала листок за листком, возвращалась к отдельным строчкам, и перед ней возникали — одна за другой — картины взволнованных переговоров, затянувшихся чуть ли не на целую неделю. Плеханов ждал, что его с поклоном попросят володеть журналом и газетой, властвовать неограниченно. Все остальные будут при нем в роли мальчиков на побегушках. Он будет заказывать статьи и править их по своему усмотрению. Но к нему приехали не на поклон, заговорили о совместной работе, о полном равенстве, о соредакторстве шести человек. Плеханов сначала закапризничал: он, дескать, предпочтет остаться просто сотрудником, потом припугнул, что он не будет сидеть сложа руки и вступит в какое-либо иное предприятие.

«Мою «влюбленность» в Плеханова, — продолжала читать Надежда, — тоже как рукой сняло, и мне было обидно и горько до невероятной степени. Никогда, никогда в моей жизни я не относился ни к одному человеку с таким искренним уважением и почтением, veneration[14], ни перед кем я не держал себя с таким «смирением» — и никогда не испытывал такого грубого «пинка». А на деле вышло именно так, что мы получили пинок: нас припугнули, как детей, припугнули тем, что взрослые нас покинут и оставят одних, и, когда мы струсили (какой позор!), нас с невероятной бесцеремонностью отодвинули».

Во время одной из встреч Вера Засулич в угоду Плеханову раболепно предложила: «Ну пускай у Георгия Валентиновича будет два голоса». Тот преобразился, принялся распределять отделы и статьи: то — одному, это — другому. И тоном редактора, не допускающего возражений. И опять пришлось расстаться до утра. Плеханов вышел из комнаты, скрестив руки на груди. Аксельрод горько качал косматой головой. Вера Ивановна курила сигарету за сигаретой и в отчаянии ломала стиснутые пальцы. Потресов совершенно серьезно опасался, как бы она в атмосфере такой нравственной бани не покончила с собой… Но она побежала уговаривать своего кумира.

— Ну и как же теперь? — спросила Надежда Константиновна Мартова, перевертывая последний листок.

— Полностью шестерка еще не собиралась, — ответил тот и покрутил в воздухе тонким указательным пальцем. — Потресов лечится в Швейцарии. Плеханов шлет письменные замечания. Вера — милый человек, но, прямо скажу, не журналистка: ей недостает оперативности. Работаем мы вдвоем. Вы скоро убедитесь в этом.

Вернулся Владимир Ильич. Анна Ильинична встала, возвратила Мартову газету, невестку поцеловала в висок: