Точка опоры

Владимир Ильич кивнул головой. В эту секунду он, спохватившись, подумал: «А что же они об Эльвире Эрнестовне ни слова? Ни поклона, ни привета. Уж ладно ли с ней?» Спросил о ее здоровье.

— Покинула нас мама… — тихо проронил Глеб Максимилианович.

— Сочувствую… Всей душой… — Владимир Ильич, понизив голос до полушепота, участливо спросил: — Долго ли болела?.. И давно ли?..

— Все на Волгу просилась, — начала рассказывать Зинаида Павловна. — В родную земельку хотелось… Глебушка взял отпуск. Поехали втроем. Думали: квартиру присмотрим, переберемся на постоянное жительство…

— В Тайге оставаться надолго было для меня довольно рискованно, — продолжал Кржижановский, провел рукой по кустистым бровям. — Присматривать стали за мной. Я уж не говорю о Зине… Вот мы и поехали… А мама в Самаре через каких-то три дня… Похоронили и… к вам.

— Тяжело нам было там…

— Понятно… Такая потеря… — Владимир Ильич задумчиво погладил бородку. Ему вспомнился Петербург. Две матери носили узелки с передачами в предварилку. Одна — Глебу, другая — ему. Так и познакомились у тюремного окошечка. А когда сын оказался в ссылке, Эльвира Эрнестовна, не раздумывая, поехала к нему в Сибирь. Делала все для того, чтобы сыну жилось легче.

В кухне зазвенел крышкой чайник, и Владимир Ильич поспешил туда. Чай заварил в эмалированной кружке, накрыл квадратиком картона.

Вернулась Надежда, посмотрела на гостей, на мужа: «Отчего они переменились? Какие-то пасмурные». Спрашивать не стала — сами скажут. А они промолчали. Кржижановские не могли еще раз прикасаться к своей свежей душевной ране, а Владимир Ильич решил: «Расскажу Наде и Елизавете Васильевне позднее».

…Первое время после приезда в Мюнхен Надежда, вынужденная до предела сокращать расходы на питание, покупала к завтраку семь сосисок. Хотя Владимир пытался седьмую делить на три части. Надежда оставалась непреклонной: «Нет, нет, тебе три». И Елизавета Васильевна подхватывала: «Тебе это необходимо. А для меня и двух многовато». И ему, при всей его деликатности, пришлось на некоторое время уступить. Но уже в половине июня, когда издательница Водовозова прислала ему чек на шестьсот марок, он предупредил: «С этого дня — для всех по три. Иначе я отказываюсь завтракать». Елизавета Васильевна потянулась к коробочке с привезенными из Питера гильзами Катык, которые она сама набивала табаком: «Да я же тебе, Володенька, говорила: трех для меня много — мне нельзя переедать, тек! более мясо». «В таком случае вам еще кефир», — настоял Владимир Ильич.

Сегодня Надежда купила для всех по три сосиски и по бутылочке кефира. Кухонный столик отодвинула от стены. Гости втиснулись на стулья, Владимир Ильич примостился на кромку плиты.

Разливая заварку, а потом и кипяток, Надежда с легкой усмешкой указала глазами на жестяной чайник:

— Это вам не Россия!.. Помните, в Сибири вокруг самовара?..

— Самовар изобрели не россияне, — заметил Владимир Ильич. — На раскопках Помпеи нашли нечто подобное.

— Вот именно — подобное, — возразила Зинаида Павловна. — Лучше туляков никто самовара не сделает. И до чего же хорошо, когда он на столе! Догорают последние древесные угольки, пахнет приятным жаром. А самовар полнешенек, отфыркивается и что-то тихонько бормочет. И до последней капельки льется не теплая водичка, а крутой кипяток.

— Самоварная идиллия! — вырвалось у Кржижановского с легким смехом. — Да это же — купчихи! С блюдечка на растопыренных пальцах. Сахар вприкуску.

— Не спорь, Глебушка. — Зинаида толкнула мужа локтем. — Да у всех рабочих… И у самого последнего бедняка — самовар. Какой-нибудь старенький, в заплатках. И за недоимку подати сначала описывают и продают с торгов корову — самовар в последнюю очередь.

— А ты всегда пил внакладку? Богач! — расхохотался Владимир Ильич. — У нас в семье предпочитали вприкуску. — И вдруг, наклоняясь к гостю, спросил: — Помнишь, как из вашей Теси ездили на озеро? После ухи вскипятили в том же котле, на заварку — брусничник! И без сахара.

— Все равно было хорошо! Чаек попахивал дымком.

— Вот-вот. Луна катилась от вершины одной сосны к другой, а через озеро прокладывала золотистую тропу. Ты в тот вечер раскалывал тишину азартными дуплетами. А Старков изредка, расчетливо и наверняка, бил по сидячим уткам. Как молотом по наковальне. Кстати, где он? Как Антонина? Они совсем забыли нас. Ни одного словечка.

— Они и нам не пишут, — сказала Зинаида Павловна; управившись с сосисками, выпила кефир и принялась за чай. — Тоня, кажется, прихварывает.

— На цементном заводе они, в Калужской губернии, — ответил Глеб Максимилианович. — Базиль там инженером.

— Н-да. Только ин-же-не-ром. Для Старкова этого мало.

— Володя, у тебя и сосиски и чай — все остыло.

— Ничего, ничего. Чай успеется. — И Владимир Ильич, не отрывая глаз от друга, укоризненно качнул головой. — А помнишь, уговаривались поддерживать связь, помогать «Искре»?

— Я-то помню.

— И от тебя мы ждали многого. Нам было трудно без поддержки старых друзей. Пришлось искать новых агентов.