Точка опоры

Засулич ушла. Надежда отправилась на кухню, чтобы там за маленьким столиком заняться расшифровкой писем. Владимир Ильич, походив по комнате, сел к столу и вверху чистого листа размашисто написал «Начало демонстраций». Подчеркнул жирной чертой. В первых строчках упомянул о Казанской площади в Петербурге, о «Земле и воле», потом — о современном требовании политической свободы. И тут же перешел к событиям в Нижнем Новгороде. Писал все быстрее и быстрее, буквы уменьшались до бисера и становились плотнее друг к другу: «Европейски знаменитого писателя, все оружие которого состояло — как справедливо выразился оратор нижегородской демонстрации — в свободном слове, самодержавное правительство высылает без суда и следствия из его родного города. Башибузуки обвиняют его в дурном влиянии на нас — говорил оратор от имени всех русских людей, в ком есть хоть капля стремления к свету и свободе — а мы заявляем, что это было хорошее влияние. Опричники бесчинствуют тайно, а мы сделаем их бесчинства публичными и открытыми».

Вернулся Мартов. Сияющий, будто обласканный солнцем. Еще с порога, театрально вскинув правую руку, объявил:

— Получили!.. От Акима[19] подарок!.. Лучшего не придумаешь!..

Левой рукой он прижимал к груди подушку с надпоротым уголком, из которого вываливался пух.

— Что, что от Акима? — нетерпеливо спросил Владимир Ильич, идя навстречу Мартову. — Говори яснее.

— Я всегда считал, что он не напрасно носит фамилию Гольдман — воистину Золотой Человек! Человек с большой буквы, как любит писать Горький!.. А доктор глубоко прочувствовал свою ошибку и просил сказать: теперь будет принимать все, что придет на его имя! Хоть целый поезд!

Владимир Ильич хотел было засунуть руку в надпоротый уголок, но Мартов отстранил его:

— Подожди. Пусть уж я один буду в пуху! — Запустив руку в глубину подушки, выхватил оттуда пачку газет и торжествующе потряс в воздухе. — Вот она!.. Светит на всю Россию!..

— Наша «Искра»! — воскликнула Надежда Константиновна, входя в комнату.

— Родная! Но не совсем наша — российская! — продолжал Мартов, опьяненный радостью. — Пусть жандармы думают, что не здесь печатаем — там, в России! Пусть ищут ветра в поле! У Гольдмана дело поставлено умно!

Получив пачку десятого номера «Искры», Владимир Ильич подал один экземпляр Надежде и сам, стоя посреди комнаты, развернул газету:

— Это великолепно! Это превосходно!.. Молодцы кишиневцы!.. И, надо сказать, быстро они перепечатали!..

— Там еще брошюрка «Пауки и мухи», — сказал Мартов, кидая подушку на кровать, и сунул руку в карман за сигаретами.

— Это уже не столь существенно, — сказал Владимир Ильич, не отрываясь от газеты. — И бумага почти такая же тонкая. И шрифт наш. Но верстка… Зачем они вместо трех колонок сделали две? Явный просчет. Непростительный.

— Да-а, пожалуй… — согласился Мартов. — Хотя погрешность не так велика.

— Жандармы сразу разгадают — переиздание. В местной типографии. С какого оригинала? Могут подумать: с заграничного? Могут. Вот в чем просчет. Не повторили бы ошибку другие.

— Когда и где еще наладят перепечатку?

— В Баку, например. И, чтобы ошибки не повторили, нельзя ли послать матрицы? Надо посоветоваться с типографами. С матриц было бы надежнее. И, вероятно, быстрее.

— Может быть… Но я не ошибусь, если скажу: таких расторопных людей, как Леон Гольдман, единицы. Днем с огнем едва ли еще сыщешь. Я, как видишь, пе ошибся, когда направлял его к тебе для знакомства, — продолжал расхваливать Мартов, покуривая с глубокими затяжками и отгоняя взмахом руки дым в коридор. — Надежный человек. Оправдывает свое имя!

Владимир Ильич вздохнул: знал — Юлий долго не умолкнет. Теперь уж не до работы. Остается единственное — ждать, когда он выговорится до конца и уйдет в кафе.

В те дни по югу России уже рыскал летучий отряд филеров с их старшим, угрюмым и довольно тучным блондином с небольшой бородкой, в золотых очках, коллежским секретарем Леонидом Меньшиковым. Арестованный пятнадцать лет назад при ликвидации одного из народовольческих кружков, он дал «откровенные показания» и с тех пор бессменно служил в московской охранке и считался «пишущей рукой Зубатова». Теперь у Меньшикова было особое задание — во что бы то ни стало найти подпольную типографию «Искры». Охранка уже знала, что тайная типография создана Леоном Гольдманом. Но в каком городе? Сначала искали в Полтаве — не нашли. Метнулись в Харьков. Потом обшарили Киев. Оттуда Меньшиков донес, что ему удалось перехватить три посылки и что в них «интересен № 10 «Искры», повторно изданный, по-видимому, «универсальной» типографией».

Охранник назвал типографию «универсальной» потому, что в посылках, помимо газеты, оказалась брошюра «Женщина-работница», выпущенная вторым изданием.

«Но где же типография?» — ломал голову Меньшиков. И в очередном донесении из Киева сообщил: «Всего больше думается на Кишинев и Кременчуг». И тут же, в ожидании награды, похвалился:

«Здесь поставлено дело весьма хорошо, и в первых числах января можно будет разбить комитет».

3