Точка опоры — точка невозврата

— Повезло мне неслыханно, — говорю и потираю руки от удовольствия, — чудом я отыскал вас. Не попади я случайно в этот ресторан, век бы мне вас не найти.

— Кто вы такой? Откуда вы меня знаете? — вздрагивает мой подопечный от неожиданности.

— Привет вам от Шауля Кимхи… Помните такого?

— Помню… Зачем вы здесь?

— Вас забрать.

— Но я ещё не сделал того, что собирался. И никакая помощь мне от вас не нужна.

— Я бы вам посоветовал повременить. Пускай Евно Азеф остаётся в живых. История ему воздаст по заслугам, и не вам вмешиваться в её естественный ход.

— Ничего себе — естественный! Вы хоть понимаете, о чём говорите?! Да из-за него погибнет столько людей…

— Людей — невинных?

— И невинные тоже были… Вот я и хочу исправить эту будущую несправедливость! Я бы уже давно всё сделал, ведь я слежу за ним уже больше недели. С того момента, как на него вышел. Но всегда с ним эта женщина, а при ней…

— Доктор Лифшиц! — обрываю его. — Хватит! Такие вещи делаются или сразу, или уже никогда. Вы этого сразу не сделали.

Плечи его опускаются, и он молчит, уткнувшись лицом в зеркало.

— Наверное, вы правы — еле слышно говорит он — не смог раньше, не смогу и сейчас… Что же мне делать? Всё напрасно?

— Возвращаться вам нужно со мной в двадцать первый век. И притом немедленно…

В дверь начинают стучать, и чей-то грубый голос кричит из-за двери:

— Господа, имейте совесть! Вы там уже пятнадцать минут. Дайте и другим зайти…

Давид Лифшиц поворачивает лицо ко мне и вытирает слёзы грязным рукавом пиджачка с чужого плеча:

— Я готов…

3

— Пациент доставлен по назначению! — выдыхаю первую пришедшую на ум фразу и слегка жмурюсь от брызнувшего в глаза яркого израильского солнца после хмурого февральского питерского полумрака.

И опять в комнате Штруделя ничего не изменилось. Хозяин по-прежнему на диване, и ему, чувствуется, немного легче, потому что глаза Лёхи открыты, и он с интересом наблюдает за моим возвращением в двадцать первый век. Шауль мрачно сидит у телевизора, по которому, как и прошлый раз, показывают какую-то кулинарную дребедень.

— Что у нас на завтрак? — бодренько интересуюсь я. — А то я век назад пытался поужинать в лучшей питерской ресторации и не успел…

— Какой завтрак? — удивляется Штрудель. — Уже вечер на дворе. А то, что солнышко, так лето ведь…

Я встаю с кресла, на котором в моё отсутствие находилось моё бренное тело, и разминаюсь.

— Некогда мне сейчас терять время на застолья, пора к следующему пропавшему лететь на крыльях любви.

— Ицхак Левинштейн, — мрачно подсказывает Шауль из своего угла.

— Слышал про такого, — киваю я, — у него ещё сестрёнка пропала — Наома Адари.

— Про неё особый разговор, — отмахивается Шауль, — стерва изрядная…

— Ну, это ваши личные дела. А мне сейчас расскажи про Ицхака. У нас даже не было зацепок о том, куда он навострил лыжи. Кроме темы доктората в университете, но это очень спорный аргумент.

— Я тоже не очень хорошо понял. Когда я у него поинтересовался, стоит ли путешествие во времена Давида Реувени тех денег, что он мне платит, то ничего вразумительного в ответ не услышал. Какой-то жалкий лепет о том, что, мол, необходимо помочь господину Реувени в его благих начинаниях, тогда наше государство Израиль могло бы возникнуть на пять веков раньше. О каких тут деньгах может идти разговор?! Каким он образом собирается помочь, Левинштейн не сказал, лишь посмотрел на меня как на сумасшедшего, который задаёт глупейшие вопросы. Ну я и перестал интересоваться.

— А кто такой этот Давид Реувени?

— Если б я помнил! — отмахнулся Шауль. — Что-то мы про него проходили ещё в школе, но это было столько лет назад! Да мне и не нужно было тогда ничего, кроме компьютеров и баскетбола… Посмотри в интернете, там обязательно должна быть какая-то информация про этого Реувени.

Но садиться за компьютер мне сейчас лень, а хочется немного отдохнуть. Устал я, и голова побаливает.

— Утро вечера мудренее. — Я сладко потягиваюсь и прикидываю, где в небогатых апартаментах Штруделя можно подремать хотя бы до рассвета. — Утром разберёмся, что за фрукт этот Реувени и зачем Ицхак отправился к нему на помощь.

Но ничего удобней кресла, в котором я, как видно, получил прописку надолго, не находится, и я со вздохом располагаюсь в нём, водрузив ноги на ближайшую табуретку. И тут же проваливаюсь в сон — глубокий, без сновидений и кошмаров.

Среди ночи меня будит резкая трель телефона Шауля, и следом за ней — его сдавленная матерщина.

— Шауль, что случилось? — слышу голос встревоженного Штруделя.

— Как это я забыл? Совсем в дурака с вами превратился! Чип из руки, по которому меня могли засечь, вырезал, а карточку в телефоне оставил! Это ведь то же самое… Теперь они по ней вычислили, где я нахожусь.

— Что будем делать? — тотчас вскакиваю я с кресла. — Нужно срочно исчезать отсюда.

— Среди ночи? — капризничает раненый Штрудель. — Хоть до утра подождите.

— Они здесь будут через десять минут. Это же был контрольный звонок…