Точка опоры — точка невозврата

Впервые у меня вырывается это слово, ведь поначалу, если говорить честно, я был настроен к нему откровенно враждебно. Почти как к преступнику, который изобрёл новый изощрённый способ устранять людей, и я его схватил за руку. Но Шауль в принципе оказался не таким уж плохим парнем, вот только немного смазывало впечатление его желание тайком от грозного военного начальства срубить денег на секретных разработках… Впрочем, чему тут удивляться — в современном мире сие потихоньку становится нормой, то есть, уже как бы и не осуждается с моральной точки зрения. Сумел хапнуть денежку тайком от начальства, значит, молодец-удалец!

Вместе с Шаулем мы идём в палату, где хранятся «тела» ещё не вернувшихся Юрия Вайса и Гершона Добина, а раньше хранились все остальные.

— А куда все они делись? — недоумеваю я.

— Отправились по домам.

— И эта стервозная дама Наома Адари, которую я даже не видел?

— Сто лет бы тебе её не видеть! — сплёвывает Шауль. — Тоже отправилась. Моим помощникам пришлось как следует поработать с ней, чтобы она поверила, будто самолично вытащила братца из прошлого. А теперь, мол, ничего не помнит. Думаю, поверила. Но есть опасения, что она со своим длинным языком теперь начнёт трезвонить об этом на каждом углу.

— Говорят, что в аду злоязычная публика будет лизать языком раскалённые сковородки, — пытаюсь утешить его, но он только грустно качает головой:

— При жизни бы её заставить…

Я усаживаюсь в удобное кресло, и Шауль начинает сеанс своего гипноза, после которого я откажусь в заранее оговорённом месте. Ещё мгновение — и меня уже нет…

…В Одессе я бывал несколько раз, и всегда слышал разговоры старых одесситов, мол, раньше город был просто каким-то невероятно красивым и удивительным, а вот сегодня…

Теперь я в старой Одессе — именно той, прекрасной и легендарной, в которой, если верить легендам, ещё не перевелись благородные робин гуды — Беня Крик. Мишка Япончик и им подобные. Впрочем, встречаться с этой публикой нос к носу мне сейчас не хочется. Не для того я здесь.

Я стою посреди незнакомой улицы, и даже сквозь подошву сандалий ощущаю тепло нагретого солнцем булыжника мостовой. Но на улице не жарко, потому что откуда-то из-за домов доносится такой знакомый и почти забытый ветерок с запахом моря. В Израиле на побережье таких запахов нет.

Навстречу мне несётся пролётка, в которой сидит джентльмен с усиками, подкрученными кверху, и с ним дама, прикрывающая лицо белым ажурным зонтиком. Отступаю в сторону, но пара в пролётке с удивлением разглядывает меня, пока не сворачивает за угол.

Чем это я так привлёк их внимание? И вдруг понимаю — всё теми же брюками, которые я надел взамен шортов, и курткой охранника с эмблемами на рукаве и большой надписью на иврите на спине.

Замечаю на углу лавочку сапожника и подхожу. Уж, эти-то ребята всё видят и всё подмечают.

— Скажите, уважаемый, как я могу добраться до санатория «Белый цветок»?

На меня смотрит старик с редкой желтоватой бородой, и его взгляд долог и глубок, как будто он разбирает меня по косточкам на предмет выяснения, что я человек и стоит ли со мной делиться такой ценной информацией.

— Ой-вей, молодой человек, — наконец, отвечает он сочным молодым голосом, — что вам понадобилось в санатории в такое страшное время? Вам есть, что лечить сегодня? Я бы посоветовал вам спрятаться подальше со своими болячками, а то не ровен час придут какие-нибудь казаки или красноармейцы…

— А вы почему не прячетесь? — улыбаюсь ему в ответ.

— Мне уже ничего не страшно. Хуже смерти со мной ничего не случится.

— Так вы мне подскажете, где санаторий?

— Тут совсем недалеко, но это на извозчике, а пешком…

— Ничего, пройдусь пешком.

Старик печально смотрит на меня и качает своей желтоватой бородой:

— Чувствую, вас тоже ограбили, и у вас не осталось даже на извозчика…

Долго и с многочисленными подробностями и отступлениями он объясняет, как добраться до санатория «Белый цветок», притом так, чтобы не проходить по улицам, где часто встречаются погромщики и прочие буяны. Напоследок напутствует меня:

— И ещё, молодой человек, сторонитесь красноармейцев, которые сейчас захватили власть в городе. Они ещё хуже поляков, которые были до них. Поляков тут никто не любил, а у этих полно сторонников среди нашего, прости господи, пролетариата…

Александр Абрамович Кипен оказался невысоким худощавым человеком с большими, как у моржа, усами под носом. Ни от кого он в санатории не прятался, а наоборот сидел за столиком на открытой веранде с блокнотом в руках, и на столике перед ним стоял стакан чая в толстом серебристом подстаканнике.

— Кто вам обо мне рассказал? И как вы меня тут разыскали? — спрашивает он, едва я представился и сообщил, что разыскиваю людей по фамилии Вайс.

— Бунии Иван Алексеевич, — торжественно выдаю я, прикинув, что хвастаться знакомством с великим писателем, по крайней мере, выглядит откровенным нахальством. Выдал бы я такое в наше время…

— Иван Алексеевич? — переспрашивает Кипен. — Вы с ним виделись? Как он и где сейчас? Надеюсь, с ним всё хорошо?