Точка опоры

Владимир Ильич вернулся к столу, закончил письмо и снял с него копию, чтобы приложить к протоколу последнего заседания как заявление о его решительном протесте.

Откинулся на спинку стула. Ощущая острую боль в голове, потер виски горячими пальцами.

Нет рядом Нади. Не с кем поговорить по душам. Нет здесь близкого человека, который понял бы его.

Даже преданнейшая революционерка Вера Засулич… Невероятно. Равно какому-то наваждению.

И все же он не может относиться к ней по-иному. Уважал и будет уважать редкостную женщину. Хотя революционное движение уже пробудило и каждодневно пробуждает к активной деятельности многих других, не менее преданных, быть может более стойких, Засулич остается в первых рядах.

Плеханов не внял призыву. И даже счел нужным предостеречь: «разрыв со Струве теперь погубит нас».

Владимир Ильич по-прежнему оставался в одиночестве… Он сделал лишь единственную уступку — сдал в набор статью Струве о самодержавии и земстве, которую тот успел всучить. Она, как все в «Искре», пойдет без подписи.

И с еще большим нетерпением Владимир Ильич стал ждать приезда Нади и Мартова. В позиции жены он не сомневался.

Про себя решил: пока он подписывает «Искру» и «Зарю», вход для Иуды и его компании будет закрыт на все замки, как бы ни сопротивлялась «дружественная Струве партия» внутри редакции. И он выберет время для статьи в «Зарю» о гонителях земства и аннибалах либерализма, в которой пройдоху Струве «разделает под орех».

4

Был на исходе февраль 1901 года. Ульянов и Блюменфельд сели в поезд, идущий в Вену. Иосиф Соломонович вез два чемодана, в их стенках и под двойным дном — «Искра». Владимир Ильич ехал в австрийскую столицу, чтобы поговорить с консулом о паспорте для Нади.

Скоро день ее рождения. Хотелось, очень хотелось поздравить ее. А как? О телеграмме и думать нечего. Даже письма послать нельзя. Только через того уфимского земца, малознакомого человека. А аккуратен ли он? Не побоится ли передать? И дошла ли книга, в переплет которой была запрятана «Искра»? Сколько ни задавай себе тревожных вопросов, все останутся без ответа. Пока не приедет Надя.

А ей остается провести под надзором еще двенадцать дней. Да сборы в дорогу… Да остановки в Москве и Питере… А вдруг там ее обнаружит полиция?.. Опять — арест. За самовольное посещение столицы!.. Лучше бы не думать об этом… А не думать он не может.

Если все благополучно, Надя приедет в середине апреля. Не раньше.

Зато сколько будет новостей! О друзьях-товарищах, о кружках и комитетах, о веяниях и настроениях. И, главное, о новорожденной газете. Надя непременно узнает, что говорят об «Искре» рабочие.

Ролау не вернулся, и на душе тревожно. Похоже, что на границе жандармы схватили его.

Если так, то все три тысячи экземпляров первого номера «Искры» попали в руки полиции. Очень похоже… Что же тогда?.. Переиздавать?

Да, если понадобится. Хотя в кассе и без того — швах.

На венском вокзале Владимир Ильич расстался с Блюменфельдом, простившись коротким, как бы мимолетным, взглядом, мысленно пожелал ему по-охотничьи ни пуха ни пера.

А через три недели в очередном письме Владимир Ильич поделился с Аксельродом большой радостью: Фельд едет обратно! Благополучно исполнил все поручения. Второй номер «Искры» пользуется в России успехом. И уже обильно идут корреспонденции. Из всех краев страны.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Ходили коробейники по «ситцевой вотчине» фабрикантов Морозовых, ходили в зимнюю пургу и в летний зной, в апрельскую ростепель и в октябрьскую непогодицу. Пели коробейники издавна полюбившуюся песенку:

Ой! Легка, легка коробушка,
Плеч не режет ремешок!
А всего взяла зазнобушка
Бирюзовый перстенек.

Ходили от фабрики к фабрике, от одной рабочей казармы к другой. За ними посматривали городовые и жандармы, переодетые шпики и хожалые — полицейские-надсмотрщики. Не было ходу коробейникам дальше проходных ворот, не позволялось им ступить через порог фабричных казарм.

И коробейники сзывали покупательниц на крыльцо:

Эй, Федорушки! Варварушки!

Отпирайте сундуки!
Выходите к нам, сударушки,
Выносите пятаки!..
Есть у нас мыла пахучие —
По две гривны за кусок,
Есть румяна нелинючие —
Молодись за пятачок!

А у сударушек в руке — по медному алтыну. Они обступали скинутый с заплечья лубяной короб, крикливо рядились, выбирая то крестик новорожденному, то ленту дочурке в косу, то себе гребенку. И лишь перед большими праздниками, когда молодайки шили ситцевые обновки, разорялись на пуговицы, крючки и на аршин узеньких кружев к кофте на оборку.

Коробейники не горюнились от незадачливой торговли, привычно вскидывали на загорбки обветшалые короба и, постукивая батогами, брели дальше.