Точка преломления (ЛП)

Надо надеяться, что женщина начала распространять на Площади новость, что видела меня. Видела снайпера. Сколько людей поверит ей? Меня посетила мысль, что настоящий снайпер, должно быть, злится, что я украла его славу; возможно, ему нравилось быть в центре внимания. Я не могла быть уверена; будь я снайпером, я бы хотела заполучить всю возможную помощь. Может быть, он услышит, как я помогла Саре и остальным людям внизу, и захочет работать сообща или что-то в этом роде.

От чего я, разумеется, вежливо откажусь, потому что он-то явно слетел с катушек.

— Ау. Привет. Прости.

Я мгновенно вернулась в унизительную реальность, ясно осознавая, что на мне жалкий лифчик и хлопковые трусы. Я просто замечательно несла вахту. Даже не услышала, как Чейз поднялся по лестнице, пока он не остановился в тенях в восьми футах от меня.

Если до этого мне было холодно, то не теперь; сейчас моя кожа просто излучала жар. Я попыталась притвориться, что мне все равно, что, когда у нас наконец выдалась передышка, я не помнила, как он не хотел, чтобы я участвовала в этой миссии, или как нас разделили на Площади, но от этих попыток мои движения стали дерганными, и вместо того чтобы застегнуть молнию моих брюк карго, я завязала концы узлом.

— Это всего лишь я. — Пока я заканчивала, Чейз молча смотрел в другую сторону.

— Ты просто испугал меня, — сказала я. Это было, крайней мере, правдой.

Он начал осматривать выходы: ворота и окно, которое почти полностью было закрыто черным мешком для мусора, так что оставалась лишь небольшая щель в углу.

— Я же сказала, что возьму на себя первую вахту, — произнесла я более грубо, чем намеревалась. Он нетерпеливо почесал голову рукой и нахмурился.

— Погоди, — сказала я, когда он направился обратно к лестнице. — Останешься со мной?

Он медленно повернулся, его сдержанная улыбка немного успокоила меня.

Когда я забиралась в открытый кузов грузовика Horizons, из моей сложенной юбки выпал медальон и отскочил от закапанного маслом цементного пола. Подходя, чтобы усесться рядом со мной, Чейз поднял его. Наши ноги были достаточно близко, чтобы соприкоснуться, но не сделали этого.

— Откуда у тебя это? — спросил он, освещая медальон фонариком, чтобы рассмотреть детали.

— Это подарок от женщины, которая скрывала у себя Сару. — Я с трудом подавила зевок.

— Не теряй его. — Он передал мне подвеску, его пальцы задержались в моей ладони на несколько мгновений дольше, чем было необходимо. Его кожа всегда была такой теплой, будто внутри у него горело пламя, а от его прикосновения жестокости мира становились менее явными, как тени в сумерках.

— Я даже не знаю, что это, — сказала я, забирая медальон.

— Это святой Михаил. Архангел. Он вел ангелов добра в битве против зла.

Я не помнила, чтобы во время обязательных служб в Церкви Америки упоминали святого Михаила. Должно быть, Чейз узнал о нем до Войны.

Снова прогремел гром, и я на автомате пригнулась. Я ощущала жесткие края контрабандного серебряного кулона и наблюдала, как свет играл среди очертаний крошечной крылатой фигуры, а цепочка перекатывалась в моей ладони. Некоторое время спустя мне стало тяжело, но я не могла не думать об этом.

— Ты веришь в рай? — спросила я.

Насчет себя я сама не была уверена. Раньше я принимала это как истину, так же слепо, как в детстве верила в Санта Клауса. Но после смерти мамы меня начало глодать нестерпимое желание познать непознаваемое. Мне так сильно хотелось поверить во что-то, не подвергающееся сомнениям. Мне необходимо было знать, что где-то существовал покой.

Чейз наклонился вперед, поставив локти на колени; его лицо было скрыто в тенях.

— Ты о том, что он только для реформированных? — Последнее слово прозвучало горько и натянуто.

Я поежилась, представив, как ангелы у жемчужных врат проверяют наш статус соответствия и лишь затем решают, пропускать или нет. Спасение может быть доступно только через Реформацию. Спасение можно заслужить через реабилитацию. Это проповедовали служители Церкви Америки. ФБР, президент — все они говорили одно и то же: такие, какие вы есть, вы не подходите.

Каждое воскресенье, когда мы шли домой после службы, мама неизменно твердила мне обратное.

Мою грудь сдавило.

— Я о том, который для всех, — пояснила я свой вопрос. А когда он ничего не ответил, сказала: — Так что, веришь?

Он потеребил обтрепавшийся край своих джинсов.

— Я верю, что с хорошими людьми случаются плохие вещи. А с плохими — хорошие.

Он уходил от ответа.

— Я спрашивала не об этом.

— Знаю, — сказал он наконец. Его плечо дернулось, напоминая мне о мальчике, которым он когда-то был — до того, как мир ожесточил его. — Когда-то я верил, что, если ты поступаешь правильно, с тобой будут происходить хорошие вещи. Теперь я больше не знаю, во что верю.

— Значит, все так и заканчивается? — спросила я. — Ты умираешь, и все. Ничего больше нет? — Внутри меня поднялась паника. Я едва сумела не позволить голосу сорваться.

Я смотрела, как он с трудом сглотнул.