Точка росы

— Ну конечно. Вы молодец, позвонили вовремя. Сегодня я наконец-то нормально выспалась, посидела в кафе без спешки… Скоро, правда, опять надо ехать в клуб, а вот завтра… Вы не передумали? Сфотографируете меня?

— Обязательно! Когда вам будет удобнее?

— Заезжайте, например, в час. Я живу на Второй Стекольной.

Он записал адрес и, повеселев, вышел из конторы. Пока ехал к Лассалю, вспоминал, как Саманта стояла у микрофона, а свет прожектора оглаживал её тело, высвечивая восхитительные изгибы…

Совиный Холм надвинулся раздражающе быстро. Пришлось отвлечься от приятных воспоминаний и настроиться на беседу с очередным дедулей.

Лассаль, однако, оказался бодрым и моложавым джентльменом, едва разменявшим шестой десяток. Внешность он имел импозантную — прямая осанка, гладко выбритое лицо и волосы, чуть посеребрённые сединой. Записав его в «старики», Эрик явно погорячился. Хотя понять юнца было можно — с учителем он начал общаться, будучи почти школьником, когда любой человек за сорок кажется дряхлым пнём.

Выслушав Стэна, Лассаль сдержанно удивился:

— Эрик пропал? Весьма сожалею, но вряд ли могу помочь. Он давно перестал меня навещать. Видимо, полагает, что уже отлично освоил все необходимые навыки и постиг глубины изобразительного искусства.

— Это не так?

— Видите ли, мистер Логвин, я сразу распознаю талант. И Эрик, несомненно, является таковым. Но любой талант требует огранки и неустанной работы. Не то чтобы этот юноша был лентяем — если он увлекался, то не щадил себя совершенно. Мне нравилось это качество. Беда в том, что его метания всегда были несколько хаотичны. А овладение ремеслом, пусть даже художественным, требует системных усилий. На этом фоне он периодически предавался эмоциям и шёл на конфликт.

— Конфликт?

— Не истолковывайте это слово превратно. Я использую его в чисто педагогическом смысле. Юношеский максимализм Эрика разбивался о мой многолетний опыт, и ученика это злило. Потом иногда, остыв, он признавал ошибки. Но, к сожалению, не всегда.

— Понятно… Как вы считаете — у Эрика были шансы блеснуть на нынешней выставке? На Салоне Бунтующих, я имею в виду?

Лассаль поморщился, будто услышал что-то скабрёзное:

— Я без восторга отношусь к этому… гм… мероприятию. Это касается и состава участников, и организационных моментов. Или, если угодно, идейной базы, которую подвели под эту затею. Бунт — провокационное слово, оно подразумевает расшатывание устоев. Но разрушать всегда легче, чем созидать. А для многих — и веселее, заметим в скобках. Разумеется, дерзкие недоучки и воинствующие бездари с удовольствием ухватились за предоставленную возможность. Самое же обидное — публика принимает всё это за чистую монету, за настоящий художественный прорыв…

— Значит, там нет вообще ничего достойного, на ваш взгляд?

— Почему же? Некоторые представленные работы не лишены определённого шарма. Но это — счастливые исключения, а не правило. В основном же революционные лозунги служат прикрытием для бездарности. А зачастую даже отсутствует элементарная техника исполнения. Поймите, нельзя впервые в жизни взять кисть — и сразу написать нечто выдающееся. Нужные базовые навыки, а также теоретические знания в разных сферах. В истории искусств, в начертательной геометрии, в анатомии. В астрономии, коль уж на то пошло…

— А, — догадался Стэн, — это вы, наверно, про «Двоелуние» Ферхойтена?

— Ну, в данном конкретном случае мне понятен замысел автора. Живописец, конечно, имеет право на художественное преувеличение. Расширение рамок — это одна из функций искусства. Но чтобы нарушать правила и делать это осмысленно, надо их как минимум знать! Ферхойтен-то как раз получил академическое образование — в отличие от многих самонадеянных бунтарей. Говорю сейчас не о нём, а в общем… Так вот, фантастичность, причудливость должна оттеняться реалистичным фоном — тогда она возымеет должный эффект. Хотите утрировать двоелуние или изобразить созвездие-призрак — изучите сперва реальную карту звёздного неба, спрятанного за тучами…

Стэн навострил уши:

— Созвездие-призрак? Что это?

— Вот поэтому, — усмехнулся Лассаль, — я и настаиваю на необходимости теоретических знаний. Дело в том, мистер Логвин, что живопись полна символов. В её истории был даже период, когда любое серьёзное полотно в обязательном порядке должно было содержать некую комбинацию символических элементов. Комбинации эти сильно варьировались — художник сам выбирал, какие именно элементы использовать. Человеческий череп, к примеру, как символ тленности или кубок с вином как символ достатка, гостеприимства. А призрачное созвездие, изображённое живописцем, намекало на тайну. Или трактовалось как ключ к неким запретным знаниям.

— Очень интригующе, — сказал Стэн. — А вы не могли бы мне показать, как выглядело это созвездие-ключ? И почему его, кстати, назвали призрачным?