Точка возврата

Валерий тупо смотрел на экран. Смог ли он отомстить? А фиг его знает! Даже думать нет ни желания, ни сил. В прихожей давно пищит телефон. Зачем подходить? Ведь все кончено. Музыка играет настырно, будто что-то еще важно. Просыпается злость, послать бы всех. Резко встает, бежит в коридор. Дисплей все еще светится. Надпись — Диковский. Что хорошего он может сказать? Только поставить все точки над i. Убить надежду. Сердце замирает, руки дрожат.

— Алло! Слушаю!

Радостный бодрый тон следователя злит и обескураживает. Смысл слов не доходит. Деда нашли. Умер две недели тому назад. Приехать опознать. Отбой.

Я обещал приехать?! Глядеть на него?! Ни за что! Ненавижу! Даже сдох вовремя! Отнял все и с носом оставил!

Валерия била дрожь, будто вдруг вернулась зима. Прошел на кухню, нажал кнопку, чайник зашипел. Следак уцепился за деда, значит, я прав! Он ничего не скажет, пока не закроет дело. Типа сам до всего допер. Ну, конечно, как бы не так. Мертвый фигурант для ментов класс, все на него списать, Шредера задвинуть. Этот им не по зубам.

С раздражением плеснул кипятка в чашку, сыпанул кофе на глаз. Многовато, но сойдет, скорей взбодриться. «Чего хотел старик? Доказать, что годен, что чего-то стоит? Нет, не похоже… Способен рулить, вертеть чужой жизнью, как когда-то собственной? Искал динамики, действия, адреналина? Или все вышло само собой, безбашенно? Кто разберет? Движение без цели! А у меня цель без движения! Валерий скривился, стукнул чашку о стол, по белому боку полезли темные капли. Понять обязательно. Победил и умер. Судите, сколько влезет. Я опять недоделал, недопонял, не просчитал. Думал, жизнь по правилам предсказуема и безопасна. Ни хрена! Лада бы поняла, помогла, поддержала. Тоскливо, мерзко. Темно впереди, мысли не пробиваются сквозь эту темень. Полное отупение. Отхлебнул кофе, поперхнулся. Когда он успел остыть?

Звонок в дверь. Валерий даже не пошевелился, достали все. Неужто следак неугомонный рвется отрапортовать скорей, ждать невтерпеж, сам приперся, сил не пожалел? Ну и пусть мается за дверью! От звона башка раскалывается. Валерий ругнулся, поплелся на зов. Лампочку включать лень, спрашивать, кто там, тоже. Торопливо отпер, на пороге женщина, черный платок, как у монашки. Не вглядевшись, окрысился:

— Зачем… — осекся, мысль оборвалась, не родившись. Эта и другие тоже. Оторопел, сердце замерло. Лада… Бледное, заострившееся лицо, свет за спиной, пылинки замедленно кружатся в луче. Покойница, призрак, глюк. Доигрался.

— Привет! — шагнула вперед, он невольно попятился. — Ты чего? Не ждал? Что так смотришь?

А как глядеть, если не веришь глазам? Бред, заморочь, с него хватит.

— Ты пьян? — уставилась придирчиво. — А это что? Ледяные пальцы коснулись синяка под глазом.

— Выпил и подрался?

Валерий глянул дико, схватил ее руку, сжал в своей. Холодная, жесткая птичья лапка, немного шершавая и оттого окончательно реальная.

— Жива!

— Ты думал, я опять за глупости? — покраснела. — Как тогда с таблетками? Набралась смелости, глянула в глаза.

— Грех это! На богомолье ездила, в Серпухов…

— Что? Куда? Не может быть! А как же… — не договорил, ошалело уставился на жену.

— Не предупредила, прости! И мобилу не взяла, и ключи, все у мамы оставила, просто монах Иона так велел, чтоб не отвлекало земное, суетное, — повторила заученную фразу и осеклась, будто впервые услышала, врубилась в нелепый смысл, удивилась собственной глупости. — Я места себе не находила, извелась вся, тут он… там, на Тошкиной могилке, подошел и говорил очень хорошо о вере, Боге, смысле… Словами не передашь, но за душу берет, другие священники так по-человечески не могут, — голос становился робким, виноватым, проклюнулись нотки сомнения.

— Монах Иона, говоришь? — переспросил Валерий, ухватывая нить.

— Что ты на меня странно смотришь? Ревнуешь? — она довольно улыбнулась: это все-таки приятно — быть любимой.

Лада чувствовала его любовь как никогда остро, будто молитвы и вправду научили ее видеть суть, не отвлекаясь по мелочам. «Какой он милый с этими царапинами и синяками, настоящий мужчина…» Взгляд мечтательно затуманился. Муж разволновался и даже не услышал ее вопроса.

— Монах, значит… Заставил уехать… так-так…

— Не заставил! Я сама решила! Он только отвез, на своей машине, бесплатно, по-доброму, понимаешь?! — начала сердиться, но Лугов не обратил на это никакого внимания, будто открытие сделал.

— Сама, говоришь, решила?! Ай да молодец Шредер! До чего допетрил, все ходы просчитал, шахматист хренов! — Валерий рассмеялся безумно, истерически. Вот и картина складывается, не картина — карикатура. — Не было никакого похищения! Не было! — четко выговорил с ударением на последнем слове.

— Какого похищения?! Опять чего-то украли? — Лада изумилась, лицо в обрамлении черного плата стало живым и милым.

— Тебя, моя радость! Тебя! — схватил за плечи, повернул к свету, всмотрелся, будто проверяя, все ли на месте. — Гад думал, что убийца — я, а улики все против него. Отвечать за чужой грех — обидный абсурд. Нужно восстановить справедливость. Такие, как он, блюдут понятия, которые сами выдумали.