Точка замерзания крови

Молодой человек, вызвавший недоумение среди заложников очень даже нормальным поступком, страдал от холода и непонимания. Он держался в стороне от нас, невольно кучкующихся в центре вагона, где, казалось, было теплее и безопаснее, чем у заклеенных снегом окон. Он напоминал неудачника, терзаемого комплексом вечной вины за все плохое, что происходит в мире, включая ненастную погоду и экономический хаос, и сейчас, возможно, остро переживал свой благородный порыв, терзал душу обвинениями в свой адрес, и еще больше уходил в себя. Он дышал на пальцы, попутно покусывая короткие, безжалостно съеденные розовые ноготки, и его скулы ритмично двигались, словно за щеками бились крупные кровеносные сосуды. Он был единственным в вагоне, кто не был одет соответственно климату и особенностям Приэльбрусья. В брюках и тонкой синтепоновой куртке в горы не ездят, и я не мог понять, какого черта он оказался в рейсовом Терскольском автобусе, который обычно заполняют только местные жители да фанаты горных лыж.

На очередной опоре нас хорошо тряхнуло, и я сделал вид, что потерял равновесие, ухватился за боковой поручень и оказался рядом с молодым человеком.

– Как зовут? – спросил я.

Молодой человек глянул на меня. Снег на его очках расстаял, и теперь на стеклах дрожали капли, будто человек плакал сквозь очки.

– Глушков, – ответил он и сразу отвернулся к окну.

– Замерз, Глушков?

Он не ответил и лишь повел плечами. Общение со мной было для него мучительной тяжбой. Закомплексованные больше опасаются доброго отношения к себе, нежели откровенной агрессии.

– Когда поднимемся на "Мир", я постараюсь добыть тебе какую-нибудь одежку, – сказал я.

Бэл повернул голову в нашу сторону.

– Эй, ты! – лениво пригрозил он. – Закрой рот.

– Этот парень плохо одет, – ответил я. – Он замерз.

– Тогда отдай ему свой пуховик! – визгливо вставил Тенгиз. – Позаботься о ближнем, вошь кукурузная! Или слабо?

Он, пританцовывая на месте, уставился на меня. Его физиономия излучала улыбку участника какой-то идиотской телеигры, типа "Выбери друга" или "Угадай, чей зад". Я пожалел о том, что начал с ним разговор. Выходило, что я проявлял добродетель лишь в доказательство своего благородства, и все же расстегнул замок на куртке и стащил ее с себя.

– Ну что вы! – ужасно смущаясь, произнес Глушков и покраснел пятнами. – Не надо!

– Давай, давай, мерзляк! – подзадоривал Глушкова Тенгиз. – Парень расщедрился, чтобы показать всем, какой он хороший. Хватай пуховик, пока дают, не то он сейчас передумает.

Я накинул куртку на плечи Глушкову. Тот покорился. Я стоял перед ним в одном свитере и успокаивал себя тем, что этим поступком нейтрализую грех меркантильных мыслишек относительно Мэд и ее богатого родственничка.

– Теперь вы будете мерзнуть, – заметил мне Эд, делая ударение на "вы". – Так что, собственно, изменилось?

– Теперь мы должны проникнуться глубочайшим уважением и доверием к господину спасателю, – воткнула Лариса и, вздохнув, процедила: – Умираю, хочу в туалет.

Бандиты не слушали нашей вялотекущей дискуссии. Тенгиз распахнул дверь и, прикрывая глаза от снега, всматривался в белую пелену. Все снова повернулись к плюющейся снегом двери спиной, только оцепеневший от моей заботливости Глушков не шевельнулся. Он принадлежал к той категории скромных людей, которые из-за собственной стыдливости никогда не уступают место в общественном транспорте, боясь даже этим поступком привлечь к себе внимание. Если бы я сейчас стал снимать с себя свитер и теплое белье, он вряд ли бы остановил меня и, краснея, молча бы принял одежду.

Сквозь густой туман и штору снегопада проступили бесцветные контуры станции "Мир". Тенгиза что-то насторожило. Он схватил за руку юную леди, притянул и поставил перед собой. Девушка изобразила на своем кукольном личике оскорбленное целомудрие, но жевать не перестала и подчинилась. Лариса с любопытством уставилась на Эда. Тот, поймав этот взгляд, пожал плечами и сказал то, что я потом тщетно расшифровывал целую минуту:

– Совершенно идиотские правила игры!

– М-да! – вскоре резюмировала Лариса и потеряла к Эду интерес.

Серое здание обретало контуры, детали и тени. Вагон, раскачиваясь, как маятник, тяжело стукнулся о край платформы. Чета Власовых, не удержавшись, свалилась на колени Ларисе и Илоне. Тенгиз прижал леди к борту и та певуче вскрикнула: "А-а-у-у-у!". Бэл, подняв автомат стволом вверх, выскочил из вагона, когда тот еще не остановился, кинулся к стене, оперся о нее спиной, глядя во все стороны.

Замерев, мы смотрели на серые стены, дверь, ведущую в тамбур, и маленькое окошко диспетчера.

– Ну, что там? – с надеждой спросил Тенгиз Бэла.

Тот не ответил, вернулся к вагону, мельком осмотрел нас и, схватив за руку Ларису, вытащил ее на платформу.

– Эй-ей! – крикнула она. – Поаккуратнее!

Тенгиз скопировал действия своего коллеги, но грубее. Юную леди под тяжкий вздох Эда он выволок из вагона за ворот комбинезона и толкнул на стену.

– И немку, – коротко приказал Бэл Тенгизу и на редкость неприятно улыбнулся. – Ее пожалеют, бомбами забрасывать не станут.