Точки пересечения. Завещание

Бирюкову пришлось потратить не меньше часа, чтобы выяснить у Тамары хронологическую последовательность дальнейших событий. Ее робкие ответы окончательно убедили Антона, что Тиунову самым бессовестным образом шантажировали, вымогая у нее доставшиеся по завещанию деньги. Оказывается, вскоре после «обыска» Тамаре сунули под дверь записку недвусмысленного содержания: «Завтра в полночь поклади десять тысяч на крыльцо. Домовой». Тамара сожгла записку и деньги не положила. Тогда кто-то стал ночью ходить по крыше и загробным голосом, будто из печки, требовать опять же десять тысяч рублей. Несколько раз ровно в полночь то в одном, то в другом окне появлялась похожая на Гайдамачиху женщина в черном платье и осуждающе качала закутанной в платок головой.

— Может быть, мужчина, переодетый женщиной? — уточнил Бирюков.

Тиунова пожала плечами. Настороженно слушавшая Вера оживилась:

— Томик, ты ничего не скрывай!

— Я и так не скрываю, — вяло ответила Тамара.

— Надо было тебе для интереса рублей десять положить на крыльцо и через щелочку поглядеть, кто там на дармовщину захотел красиво пожить.

— Я сто рублей своих положила, их не тронули.

— Значит, в эту ночь не пришли. Надо было еще раз попробовать.

— Приходили, Верунь, но я побоялась посмотреть, кто. Всю ночь, в шифоньере спрятавшись, просидела. Вот почему мне и думается, что не люди требовали с меня деньги. Скажем, если бы Павлик, он бы и рубль подобрал, — Тиунова тревожно глянула на Антона. — Почему сотню не взяли?

— Потому, что поняли, если вы ни за что ни про что выложили на крылечко сто рублей, то, когда побольше напугаетесь, положите и десять тысяч.

— Собственных денег у меня столько нет, а Елизаветы Казимировны деньги я, честное слово, не посмела бы отдать.

— Как вы догадались переделать завещание на колхоз? — спросил Антон.

— Женя Туманов мне давно это подсказывал, но я все тянула. А тут вижу, спасения нет… Пришлось срочно переделать.

— Неужели действительно хотели повеситься?

Тиунова молча кивнула.

— Потом раздумали?

— Испугалась.

— Чего?

— Только петлю к потолку приделала — электросвет погас. Я свечку в лампадке зажгла. На табуретку стала, глянула на окно — там черная женщина головой качает… — Тиунова словно от страха передернула плечами. — Не помню, или табуретка подвернулась, или в обморок я упала… Когда пришла в себя, из носа кровь течет.

Хотела опять в петлю сунуться, но у табуретки ножка оказалась отломленной… Кое-как нашла чистое платье в шифоньере, переоделась, напялила на голову парик и — бегом к озеру, на старую трактовую дорогу, в райцентр…

— Носовой платок у озера не бросали?

— Потеряла я его, не знаю где.

— Как ты еще не додумалась утопиться, — испуганно сказала Вера.

— Я воды боюсь, — тихо проговорила Тиунова.

— А если бы не боялась, дурочка?..

— Не знаю, Верунь…

Выяснив общую картину происшедшего с Тиуновой, Бирюков осторожными вопросами стал выяснять круг ее знакомых, стараясь хотя бы предположительно выйти на след вымогателя. Тамара, откровенно рассказывавшая о себе, внезапно замкнулась, и даже активное подбадривание Веры не помогло вызвать ее на дальнейшую откровенность. Антон быстро изменил тактику и попросил Тамару обрисовать словами служителя церкви, у которого она покупала свечи. По словам Тиуновой, это был угрюмый бородатый старик «в какой-то монашьей рясе».

— Платье Елизаветы Казимировны ему не подойдет? — спросил Бирюков.

Тамара догадалась, куда он клонит, и сделала попытку усмехнуться:

— Нет, конечно. Да я и не рассказывала ему, где живу. Я только о завещании рассказала.

— И старик не пытался ваше место жительства узнать?

— Нет. Пробурчал насчет молебна — и все.

— А среди друзей Павлика не знаете Алексея Резванова?

Тиунова удивленно посмотрела на Антона, затем сразу перевела взгляд на Веру, словно хотела услышать от нее подсказку. Вера промолчала.

— Что вы растерялись? — поторопил Антон.

Тамара опять глянула на Веру:

— Верунь, ты Расстригу помнишь?

— Который грамдисками спекулировал?

— Ну.

— Помню, но фамилии его не знаю.

— Это ж и есть Лешка Резванов, — Тиунова повернулась к Бирюкову. — В Новосибирске мы с ним в одной многоэтажке жили, в соседних подъездах.

— Что он за человек?

— Неплохой сам по себе. Только вот работать не любит. То магнитофонные записи на барахолке продавал, то грампластинки, за которые его много раз сильно били…

— Били? Почему?

— На обычные дешевые пластиночки наклеивал этикетки модных заграничных ансамблей и продавал их втридорога.

— Расстригой его уже в Новосибирске прозвали?

— Ну, на барахолке такую кличку приклеили, а через Павлика, наверное, и шабашники Лешку так называть стали. Он же волосатый, как поп, и всегда с крестом на шее.

— Каким образом Резванов в наемной бригаде оказался? — снова спросил Бирюков.