Тогда ты молчал

— И они дадут тебе отпущение грехов, которое ты примешь с радостью, они тебе скажут, что твоя семья очень плохо относилась к тебе, и поэтому тебе ничего другого не оставалось, кроме как бегать за мужчинами и выпрашивать у них любовь.

— Нет!

— Но они тебе не помогут. Если бы это помогло тебе в прошлом, ты бы сюда не пришла, правда?

— Я…

— Сабина, запомни раз и навсегда: я — не из этих людей. От меня ты услышишь только правду и ничего, кроме правды, и если сможешь принять ее — ты спасена. Если нет — ты останешься такой, какая ты есть. Вечной упрямицей с телом перезревшей женщины, которая выставляет себя на посмешище своим детским поведением. Ты этого хочешь?

Сабина заплакала и не смогла ничего ответить, а Давид почувствовал себя плохо, чуть ли не хуже, чем вчера, когда речь шла о его родителях и Данае. Прямо перед обедом Сабина сгребла свои вещи и просто ушла, тем самым прекратив свое участие в семинаре в предпоследний день. Давиду очень хотелось последовать ее примеру, и он так и сделал бы, если бы у него не было задания, которое он непременно должен выполнить. Времени у него оставалось мало — лишь сегодняшняя и завтрашняя ночи. Он вытащил мобильный телефон из кармана и прослушал голосовую почту. Было множество звонков от Моны Зайлер, она просила обязательно позвонить ей, но отсюда сделать это было почти невозможно. Сэнди не звонила. Когда он сегодня утром, около четырех часов, пришел домой, ее не было, и Дэбби тоже. Ее половина шкафа для одежды оказалась пуста. Она оставила записку, в которой ее детским почерком с завитушками было написано, что она с Дэбби побудет у родителей, «чтобы подумать». Он позвонил ее родителям в восемь утра, трубку взяла ее мать и сказала, что Сэнди не хочет подходить к телефону. Давид переключил мобилку на виброрежим и засунул ее в карман брюк.

Время шло, минута за минутой, и каждую из них Давид ощущал, как очередной кусок свинца, впивающийся в его тело. Он сел на мокрую землю. Грязь и влага уже не волновали его. На сад медленно опускались сумерки. Давид вынул свой маленький складной бинокль и направил его на террасу. Стеклянная дверь, ведущая в гостиную, была закрыта, и, насколько он мог видеть, в большой комнате никого не было. Через четверть часа, в десять минут десятого, в доме зажглись пара окон. Значит, они были дома. По крайней мере, Фабиан — его жену Давид и сегодня не видел. Так же, как и Гельмута.

— Где Гельмут? — в очередной раз спросил Давид Фабиана за обедом, и Фабиан снова ответил ему, что не имеет ни малейшего понятия.

— Тебя это не беспокоит? — спросил Давид, и Фабиан посмотрел на него своим непонятным отстраненным взглядом, словно пытаясь заглянуть внутрь Давида и в то же время как бы не видя его.

— Нет, — сказал он наконец с такой интонацией, словно это его слегка позабавило, и отвернулся, очевидно, считая разговор законченным.

Давид еще раньше обратил внимание на то, что Фабиану не нравилось, когда его клиенты очень подробно обсуждали что-либо за обедом. Но Давид проявил настойчивость и, словно капризный ребенок, потянул Фабиана за рукав футболки, продолжая спрашивать:

— Почему нет? Я имею в виду… Он же, в конце концов…

— Да? Что? — Фабиан снова повернулся к нему, теперь уже с выражением явной иронии на лице, а Давид не нашелся, что еще спросить.

Он просто продолжал смотреть на Фабиана, не давая ему уйти от ответа. В конце концов Фабиан глубоко вздохнул и громко, так чтобы было слышно всем сидящим за столом, заявил, обращаясь ко всем и одновременно завершая разговор с Давидом: