Читаем Тогда ты молчал полностью

Тогда ты молчал

Между тем стало темно, хоть глаз выколи. Давид, дитя города, и не подозревал, насколько темно может быть в сельской местности, особенно когда небо закрыто облаками, как было этой ночью. Хорошо, что он догадался взять с собой карманный фонарик, не свой «Маг-лайт», а маленький. Он включил фонарик и прикрыл его луч рукой. С фонариком в руке он медленно крался вокруг дома, теперь казавшегося массивным, безжизненным, бетонным монолитом. Давид не нашел ни единой незапертой двери, ни единого незакрытого окна. Ему ничего не оставалось, кроме как воспользоваться одной из своих отмычек. Если бы дом Фабиана был оснащен охранной техникой, ему пришлось бы рисковать намного больше, сразу же после семинара спрятавшись в доме. Но казалось, что Фабиан, несмотря на то, что его дом был расположен в уединенном месте, в лесу, вообще не боялся грабителей.

«Это похоже на него, — подумал Давид, возясь с входной дверью. — Фабиан не боится никого и ничего».

Против своей воли Давид восхищался его смелостью.

Однако открыть входную дверь Давиду не удалось: замок оказался сложнее, чем можно было предположить по его виду. Он попытался открыть дверь террасы. После долгой возни опять ничего не получилось. Он еще раз осторожно обошел вокруг дома. В конце концов он нашел какое-то небольшое окно, ведущее либо в туалет для гостей, либо в продовольственную кладовку. Давид не был уверен в том, что ему удастся пролезть туда, но решил попытаться, потому что у него все равно не было другого выхода. Он поискал острый камень, нашел его на цветочной клумбе, снял свою футболку, завернул в нее камень и разбил им стекло. Ткань лишь чуть-чуть приглушила звук удара, и шум показался Давиду очень громким, однако за этим ничего не последовало. Он осторожно просунул руку в выбитое им в стекле отверстие с острыми краями и открыл окно. Хотя и с большим трудом, но все же ему удалось протиснуться внутрь.

2

Пятница, 25.07, 0 часов 30 минут

Дождь прекратился, на чистом небе сияли звезды, однако, когда вертолет приземлился на маленьком аэродроме под Марбургом, над летным полем стелился плотный туман. Мона чувствовала, что устала до смерти, но голова была ясной. Они вместе с Бергхаммером и — к ее огорчению — Фишером, игнорировавшем ее все время, пока они были в полете, вышли из вертолета. Лопасти винта производили адский шум, ветер, поднятый ими, растрепал длинные волосы Моны, так что ее голова стала похожа на горящий факел. Не успели они пройти несколько шагов к ожидавшей их патрульной машине, как вертолет, величественно мигая огнями, поднялся и через пару секунд исчез в тумане.

Тишина, наступившая после почти двухчасового грохота двигателя вертолета, против которого мало помогали даже наушники, была благодатной, но и обманчивой. Моне потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя. За это время полицейский в форме вышел из машины и поприветствовал всех прибывших. Бергхаммер сел в авто на переднее сиденье, Фишер и Мона — на заднее, стараясь держаться друг от друга как можно дальше.

— Как прошел полет? — спросил полицейский, разворачиваясь на маленькой посадочной площадке и направляя машину к низкому, слабо освещенному зданию.

— Хорошо, — сказал Бергхаммер и прокашлялся. — Довольно спокойно.

А ведь еще пять минут назад он был бледен как мел и попросил у пилота гигиенический пакет. Если у мужчин и было качество, которому завидовала Мона, то это их забывчивости в отношении собственных слабостей. Полицейский затормозил перед зданием и попросил Бергхаммера пройти с ним.

— Чистая формальность, — сказал он. — Мне нужно, чтобы вы расписались за использование вертолета.

Бергхаммер, тихо постанывая, выбрался из автомобиля, Мона и Фишер остались в машине одни. Проходили минуты, но никто из них не сказал ни слова. В конце концов Мона вышла из машины и облокотилась на открытую переднюю дверь. Она зажгла сигарету и курила ее медленно, с наслаждением. Потрясающий момент! Мона знала, что ожидает ее в последующие часы: много суеты, страшный вид трупа, обыск помещения, разрешение на который ее коллегам из Марбурга пришлось в срочном порядке получать у судьи, и ни минуты сна в течение всей ночи. Но это мгновение покоя у нее не мог отнять никто: оно принадлежало только ей, и это было замечательно.