Тогда ты услышал

— Я тогда проводил практически все выходные в городе. Отношения с девушкой у меня не складывались, из-за Иссинга. Потому что моя тогдашняя подруга не хотела переезжать в провинцию, а найти работу в другом месте я не мог. Слишком много учителей, понимаете ли.

— М-м.

— Положение мое было критическим. Иссинг — неплохое место работы, но жить здесь… Сходишь с ума. Утром, в половине восьмого, сбор в актовом зале. Педсовет в половине одиннадцатого. Обед в час. Два раза в неделю контроль выполнения домашних заданий в младших классах — с половины третьего до пяти. Ужин в половине седьмого. И постоянно одни и те же люди со своими причудами, и так год за годом. От одного постоянно воняет курительной трубкой, и никто не может находиться с ним рядом, другой разглагольствует о закате западной цивилизации, ссылаясь на то, что ученики после отбоя сидят в Интернете, третьего жена постоянно держит на диете, а он все больше толстеет. И все время слышишь одни и те же вопли по поводу испорченных детей, которых воспитываешь-воспитываешь, и все без толку, а в глазах у возмущающихся читаешь, что они завидуют этим самым детям. Здесь просто задыхаешься.

— Если вернуться к вашей жене…

— Да, Саския. Саския была красивой и живой, милой и веселой. И она была готова переехать сюда. Она получила небольшое наследство, поэтому мы смогли купить этот дом. На него пошли все ее средства, но ей было все равно. Она хотела быть со мной, ей здесь нравилось, и нам было хорошо вдвоем. С Саскией здесь было терпимо.

Может быть, есть много правд. Правда Даннера и правда Берит Шнайдер. И правда гинеколога Саскии Даннер, которая уже дала показания и подтвердила то, что сказала Берит Шнайдер.

Она всегда страшно стеснялась, когда нужно было обнажить верхнюю часть тела для обследования груди. Поначалу я думала, что она просто манерничает. Потом я увидела эти кровоподтеки на плечах, на бедрах. Это невозможно скрывать вечно. Я решила поговорить с госпожой Даннер о своих подозрениях, о том, что ее избивают. Она отрицала это. А у меня уже не было никаких сомнений. Я была уверена на все сто процентов. Я только не знала, что делать, как реагировать. Я уже несколько раз заявляла на мужей, и решила, что больше никогда этого не стану делать, потому что мне уже жизнь стала не мила. Никогда не надейтесь, что вам скажут спасибо. Несколько лет назад одна женщина хотела подать на меня в суд за клевету. Эту женщину муж избил до полусмерти, можете себе представить. Никогда больше этого не сделаю. Женщины должны сами себя защищать, иначе ничего не выйдет. Я не могу сделать это за них. И когда госпожа Даннер стала все отрицать, я решила: о’кей, девочка, это твои проблемы. Если ты не хочешь ничего менять, то пусть тебя и дальше бьют. Теперь я жалею, что не вмешалась. Не сделала это в последний раз.

— Когда это случилось в первый раз?

— Что вы имеете в виду? — Но он знал, что она имела в виду. Это было видно по нему.

Вечером Мона ужинала с Фишером в ресторане отеля. Они уже неплохо сотрудничали. По крайней мере, Моне так казалось.

— Части трупов, — внезапно сказал Фишер, когда официант принес заказ.

— Что?

Он указал на половинку курицы гриль.

— Трупы животных.

Мона растерянно смотрела на него.

— Ты вегетарианец?

— Конечно.

— Ой, нет! И рыбу не ешь, и яйца?

— Яйца ем. Рыбу нет. Я не ем животных.

— Из принципа?

— Именно.

Мона решила не обращать внимания на эту провокацию. Может быть, просто у Фишера такая манера начинать разговор. Она решила, что он открывается, только познакомившись с человеком поближе. Тогда он мог быть даже остроумным. Но с ней он пока еще до этого не дошел.

— Если хочешь, можешь уезжать отсюда. Может быть, это действительно ничего не даст, — я имею в виду твое пребывание в школе.

— С чего это вдруг? — Вот он уже опять завелся, и Мона задалась вопросом, почему.

Она сказала:

— Я думаю, что это не Даннер.

— Ну и что, даже если это так. Кто-то же должен был убить, причем этот кто-то — из школы. Или нет?