Тогда, в дождь

Дальше я уже не слышал, так как почувствовал, как меня взяли за локоть; я и не предполагал, что профессор так силен. Но это был он, профессор, выплывший к нам из тумана, — в жилете без галстука, его седые космы еще больше растрепались; профессор держал в руке рюмку.

— Перестань, Маргарита, — бросил он не причастной к беседе Марго, а не Шапкусу и не мне. — Дай познакомиться. Вимбутас. Гроза первокурсников Вимбутас.

— Папа! Вы же с Глуоснисом и так…

— Неважно! Гроза Бенедиктас Вимбутас… Звучит?! — он приподнял рюмку повыше. — Коллега литератор?

— Собираюсь… — робко промямлил я. — Хотелось бы…

— Беги отсюда, юноша… беги от иллюзий… если еще можешь, то беги… Ведь сухим из воды, как ты знаешь…

Он чокнулся со мной, да так лихо, что напиток выплеснулся через край, профессор выпил оставшуюся часть («Бенис, сердце! Печень!.. Осторожно, Бенис!» — услышал я), резко повернулся и пошел к остальным; с меня было предостаточно всего, что здесь творилось; я поставил полную рюмку на стол и глянул себе под ноги.

— Вы говорите — народ… Это же сущая интеллектуальная бессмыслица, мой милый мальчик… коль скоро нашей интеллигенции далеко до общего уровня эпохи… если мы все еще, словно barbari in media civitate^[13]. Ибо культура, как нас учил еще старина Шпенглер, есть либо абсолютный интеллектуальный медиум, либо абсолютный интеллектуальный вакуум — смотря какое влияние… Но… да вы не слышите меня, мой милый мальчик?.. Вам плохо, скажите же, Глуоснис? Маргарита, ангел мой, взгляните на вашего юного гостя…

— Нет, что вы! — расслышал я собственный голос, до странного хриплый и неприветливый. — Что вы… Мне очень даже хорошо… Пропадите вы пропадом!

— Ну, это вы… я бы сказал…

— Про-па-ди-те… — просипел я своим пересохшим горлом и направился к двери; «пропа…» — прошептал я мысленно и довольно грубо оттолкнул подбежавшую ко мне Марго; деревянные божества качнулись на коридорной стене. — Все-превсе… ведь…

— …ибо тот, кому достанется…

— Что? — Ауримас остановился как вкопанный; шумели деревья, под ногами шуршала сухая трава, в лицо веяло холодом; ночная тьма и та как бы ощущалась физически — словно песок, ветер или вода. — Что ты говоришь? С кем разговариваешь? И кто ты такой?

— Разговариваю я с тобой, а кто я такой… мы же знакомы… — отвечал тот же голос, — только знай… тот, кому достанется… учти, тот всегда…

Дохнул ветер, сорвал с дерева лист и швырнул его мне в лицо; я зажмурился; тот, кому достанется… — по-прежнему звучало в ушах — что? — перо синей птицы, — но откуда-то совсем издалека — из детства; деревья шумели, трава шуршала, ночной ветер, точно невидимое существо, мокрыми холодными пальцами щупал горло; тот, кому достанется, а сквозь ветви, точно сквозь насупленные брови, поглядывал бледный, неприветливый месяц — смотрел, хмурил свое многоопытное чело и подмигивал злобным оком Старика…

VIII