Тогда, в дождь

Снова нахлынули воспоминания, и я затряс головой, чтобы отогнать их, но они, словно тощие шелудивые псины, тащились следом, вынюхивая следы; преследовали по всему парку, который уже скинул свою золотистую ношу под ноги и серо-черными ветвями загребал промозглый октябрьский ветер; нечто подобное делал и я. За ветром в поле, подумал я, вспомнив, с каким восторгом помчался я тогда на почту — ног под собой не чуя; и с каким ожесточением надписывал конверт ВИЛЬНЮС, РЕДАКЦИЯ, НА КОНКУРС — будто в самом деле запихивал в почтовый ящик того, прежнего Ауримаса, который, помнится, всю дорогу потешался надо мной; поддай дай дай — отзывалось в ушах; за что; за красивые глаза, балда… Это позднее — незабываемое поддай дай, или, быть может, раньше — в детстве; что ж, снова — в школу; я тебе покажу школу; кто такие; те самые — Васька, Юзька да Яська; поддай дай дай; пол-лита, балда; будто мы не знаем, что ты вкалывал на фабрике, целое лето; пол-лита на кино, балда; ну, хиляк, ну-ка давай; дай дай поддай; тоже мне мужик нашелся: стукнул разок этого шкета — и сигает в снег, зубы пересчитывает на лету; пешком по воздуху, эй, хевра; стоит ли руки марать об такого, какой фраер станет с ним связываться — его же соплей перешибешь, квелого такого.

Что ж, решил я, они делали свое, герои из-за туннеля, а я, хиляк с Крантялиса, свое; jedem das Seine^[18]; когда что было, а помню, и почему-то именно сегодня всплыло в памяти; да еще эти сны…

— Алло, Глуоснис, обождите! — услышал я и в страхе замер; я шел по дорожке университетского сквера, занятый своими мыслями и не сразу заметил инспектора отдела кадров, нашего многоопытного попечителя; он шел по той же дорожке на некотором расстоянии и вдруг остановился. Этому-то чего, подумал я и в сердцах пнул подвернувшийся под ногу камешек; неужели опять Раудис; и я сразу сник. Но, к великому моему удивлению, человек этот, чей голос я безусловно узнал, окликнул меня без всякого злого умысла — подошел ко мне, энергично тряхнул за руку, его глаза приветливо блестели за стеклами очков, это опять-таки походило на сон.

— Поздравляю, поздравляю! — он крепко сжимал мою руку и лукаво поглядывал сквозь очки в роговой оправе. С удовольствием извещу ректора, ему будет весьма приятно.

Голос дудел убедительно, словно ему и впрямь огромное удовольствие доставит сообщить нечто ректору; что — этого я не знал; я поспешил отнять руку и чуть ли не бегом понесся на четвертый этаж, где размещались наши курсы; окликнули — эй, Глуоснис! — на лестнице, у поворота на филфак; чье-то лицо улыбнулось — я не разобрал, чье же; сновидение продолжалось; кто-то преградил путь. Это был староста курсов, тот самый, который сокрушенно покачал головой, когда я получил повестку в прокуратуру; и сейчас он сверлил меня таким взглядом, словно я и впрямь сотворил что-нибудь невообразимо гнусное; а мы-то и не знали, проговорил он так же, как и инспектор-кадровик, и тоже протянул свою огромную широкую ручищу.

Чего не знали? — хотелось спросить, но я не успел; подбежали другие, подхватили меня за талию и стали подбрасывать кверху, точно сноп какой-нибудь ура, ура; раздумывать было некогда. Да и незачем — достаточно было бросить взгляд на газету, которую недоуменно-радостно показывали друг другу курсанты; там был я! Моя фотография — невесть откуда выкопанная фотография: подпертый ладонями подбородок, упавшие на лоб волосы, в глазах тоска не понятого толпой гения, — словно я был если не Матуйзой или Страздаускасом, то, по меньшей мере, Пупкой; а то и достопочтенным мэтром Шапкусом; я не сразу и узнал себя. Кто снимал? Где? Некогда было гадать; подошел незнакомый паренек с сильно задранным носом и весьма солидными очками; он взял меня за локоть и заметил, что мне уже давно пора выступить по радио; мне; новелла, удостоенная премии, — блестящий к тому повод…

И лишь сейчас до меня дошло, о чем идет речь, я почувствовал, что заливаюсь краской — точь-в-точь невеста, которой надевают фату и рутовый венок; новелла по радио… о солдате? О да, отличная новелла, вся радиостудия только о ней и толкует… весь город, коллега!.. пока выклянчили сигнальный из типографии… так что настоятельно просим — завтра вечером… Почитать? — спрашивал кто-то во мне; пожалуйста, я могу, если надо; я могу эту, могу и еще какую-нибудь; эту, пожалуйста, эту… тут уж все ясно — оценили и благословили… ведь теперь… сами знаете… А-а, протянул я многозначительно, хотя и не слишком понимал, что он имеет в виду, — я и разговаривал с ним впервые в жизни; хочет, чтобы я выступил, — ладно; а остальное… да… конечно, разумеется… хорошо… Ладно ладно ладно — кивал я головой на каждое слово очкастого, хотя нисколько не вдумывался в смысл того, что он говорил; если он считает, что хорошо, думал я, значит, хорошо; всем хорошо, очень даже хорошо и прекрасно, думал я, вот и дождался… Даубарас на этот раз… Не солгал, нет, что ты, зачем ему врать — что вам делить, Даубарасу да тебе?