Тогда, в дождь

— А что касается споров, к которым ты так упорно стремишься, — услышал Ауримас откуда-то издалека и снова увидел Даубараса, двигающего по гладкому столику уже опорожненную рюмку; глаза его настойчиво ловили блуждающий взгляд Ауримаса, — то заявляю тебе категорически: их нет. По крайней мере, между мной и Вимбутасом. Чего же, по-твоему, мы не поделили? В моем представлении это такой допотопный реликт, из-за которого не стоит морочить себе голову. Горбатого могила исправит… Вступает в партию? Ему предложили вступить? Ну и что же, мой милый? А вдруг партбилет освободит его от горба, который он влачит на себе? От наследия прошлого, так сказать? В конце концов, и горком может ошибаться. Этого Вимбутаса, по-моему, следует не подпускать к партии и на пушечный выстрел, так же, как и к нашей молодежи, разумеется… Хотя оспаривать его, с позволения сказать, концепции, которые и концепциями, пожалуй, не назовешь, а лишь вывертом апологета былых времен, — придется не мне… подвергнуть их критике или опровергнуть… следует вам, молодежи, к которой и взывает этот старый пень… Потому-то, откровенно говоря, я и позвал тебя, Ауримас: это будет для тебя удобным случаем… Я бы хотел, чтобы ты в печати публично…

— Ни за что! — воскликнул Ауримас; да так быстро, будто слова эти постоянно вертелись у него в голове и только ждали возможности сорваться с языка. — Ни за что!

— И почему же? Неужели ты солидарен с Вимбутасом?

— Я там живу.

— Тем более, — Даубарас удивленно поднял брови. — Тем более, мой друг. Все увидят, что даже те, кто вращается в орбите этого с позволения сказать теоретика… если они достаточно сознательны и самокритичны, не могут позволить этим мелкобуржуазным микробам…

— Микробам? Но Вимбутас прав!

— Прав?

— Конечно! Всем нам еще ой как далеко до того, что Ленин…

— Ленин?

— Учиться, учиться и учиться — так ведь? Ведь так говорил Ленин, правда? И хорошо бы поменьше бахвалиться да побольше…

Ауримас замялся, откашлялся и умолк; но, впрочем, если высказал и не все, то хотя бы самое главное… о чем Грикштас…

— Дружочек, — Даубарас широко улыбнулся; широко и снисходительно, как умел лишь он один (так казалось Ауримасу). — Учитесь, кто вам мешает! И прежде всего — принципиальности. Настойчивости в этой борьбе. Настойчивости в отваге.

— Но… по-моему… Я полагаю…

— По-твоему? Ты полагаешь? А вдруг есть кому полагать и без тебя? Может, тебе — хотя бы на сей раз — следовало бы больше верить другим? Мне, например, дружочек, и выполнять то, что предлагают. Написать статеечку и подписаться: Ауримас Глуоснис. Ауримас Глуоснис — слышишь? И все. Так, мой дорогой, делают себе имя.

— Что? — оторопел Ауримас. — Имя? Какое?

— Имя писателя. Инженера человеческих душ. Ведь пока ты без имени… надеяться на что-либо лучше…

— Имя?

— И забывают фамилию… ту, прежнюю… Так происходит обновление, Глуоснис.

— Обновление? Но о моем прошлом я… уважаемые господа…

— Ты в кого метишь? — Даубарас сузил глаза.

— Ни в кого.

— Что за уважаемые и что за господа, Глуоснис? — спросил Даубарас и хорошо знакомым движением поднял повыше свою увесистую руку; вот-вот положит на плечо, мелькнуло у Ауримаса; он весь подобрался в ожидании. — Ну и жаргон у тебя, удивляюсь! Уж не думаешь ли ты случаем, что мы… там… э…

— Ах, ничего я не думаю! — выкрикнул Ауримас, почти срываясь на визг; ему самому собственный голос показался жалобным стоном. — Я просто не понимаю, чего вы от меня хотите…

— Пора и тебе, Ауримас, определить свои симпатии… как писателю… как солдату… взять и встать на какую-нибудь сторону…

— Сторону? — Ауримас быстро заморгал глазами. — Мне — на сторону?.. По-моему, я всецело… и всегда…

— По-тво-о-ему!.. — протянул Даубарас с несказанной издевкой в голосе. — По-тво-о-ему… То, что нам, Глуоснис, мнится — еще не есть объективная истина. Истина, брат, одна, абсолютная и неделимая… Маркс ее называет, вспомни-ка…

— Ну, знаете! — Ауримас покраснел: ему толкуют Маркса! Даубарас. Снова. Поглядывая сверху вниз. Только на этот раз подергивая подтяжки и потчуя коньяком. — Не забывайте, что до сих пор мне еще никто… насчет этой самой моей стороны…

— Никто? Неужели? А статью забыл?

— Какую статью?

— Не прикидывайся… знаешь! Ту, после которой…

— Ах, полно! Статью! После которой!.. Если надо — обсуждайте! Сзывайте собрание и обсуждайте! Клеймите! Я вынесу все: обсуждение, осуждение, критику… только… только… но…

— Но?

— Но только ради того… потому, что Матас Гаучас… потому что Матас Гаучас в самом деле… Пусть хоть вышвырнут из комсомола, я… ради того рассказа… отречься от истины… никогда…

— Из комсомола?.. Неужели никогда — пусть хоть из комсомола?.. Выбирай, дружочек, слова… знаешь, слово не воробей — вылетит…

— Что мне еще остается?.. Таскать этот камень на шее? Вечно? До самой смерти? Или скинуть один, навязать другой… еще тяжелее?

— Камень?

— Вот именно! Вечно мучиться?

— Неужели неправда? Ложь? Та статья?

— Кому правда, кому кривда, ложь.

— Кривда? Кри-и… Ложь?