— Нет уж, — Даубарас двумя пальцами поднял повыше подтяжки — и словно сам сделался еще выше ростом; даже в сорочке, шлепанцах он выглядел невозмутимым и обаятельным. — Еще не все… Для начала совет: в столь ответственные минуты, когда на карту поставлена твоя собственная судьба, ни к чему изображать из себя оскорбленного аристократа, Глуоснис. Словом, я как старый друг не рекомендую тебе этого. А что до Грикштаса, то… в настоящее время — в трудный момент классовой борьбы… запугивать молодых литераторов… заручившись поддержкой экспоната зоомузея с набивкой из античных сентенций… так, мой друг, может вести себя лишь самый мелкотравчатый либерал и… э… с позволения сказать, коммунист… каковым является обожествляемый…
Обожествляемый? Мелкотравчатый? С позволения сказать?
С позволения сказать, с позволения сказать — застучало в висках, точно молотком: обожествляемый, мелкотравчатый,
— Но он сказал: либерал и… не знаю, говорить ли дальше, потому что… вы понимаете…
— Ну-ну…
— …мелкотравчатый либерал и, с позволения сказать… с позволения сказать… а это, насколько я понимаю…
— И я понимаю, — Грикштас печально улыбнулся и не спеша положил на стол авторучку ЛИТУАНИКА — мечту журналиста; скулы заострились, губы покрылись синеватым налетом. — Все-то я, Ауримас, понимаю. И не первый день. Только скажу: не выйдет.
— А что… если…
— Война кончилась, Ауримас, а фронт остается, борьба продолжается, понимаешь?
— И это вы… мне?.. После всей той критики?..
— Брось, Ауримас, что ты!.. Нельзя быть злопамятным… Мы не должны быть столь злопамятны. — Губы Грикштаса дрогнули; резко обозначился на них синеватый, будто соленый, налет.
— А… Мета… — вырвалось у Ауримаса — так неожиданно, что он и сам растерялся, услышав здесь это имя: Мета…
— Если бы только это одно, Ауримас, — Грикштас устало прикрыл глаза; меж сомкнутых век на переносице резко обозначились две темные складки. — Я бы с тобой и беседовать не стал… если бы только это… Но есть и высокие цели, ради которых… даже с этаким Даубарасом…
Он умолк, вдруг заморгал глазами испуганно, точно дотронулся до чего-то острого, и схватился рукой за грудь; на губах выступила пена; Ауримас бросился к нему. Он уже знал, как надо поступить, сунул руку в карман пиджака (тот висел на спинке стула), достал белую костяную шкатулочку, вытряхнул на ладонь несколько таблеток и насильно затолкнул их Грикштасу в рот; тот открыл глаза.
— Если бы только из-за Меты… — вдруг встал он, выплюнул таблетки в горсть, криво усмехнулся и с размаху швырнул их в угол…
XXXVII