Читаем Тогда, в дождь полностью

Вдруг слова эти потонули в общем гаме, исчезли, словно их и не было; я увидал, я не расслышал — именно увидал, как внезапно умолк этот человек с растрепанными, ниспадающими до плеч космами живого пророка, с распростертыми руками — Вимбутас, и как резко схватился рукой за белую ткань сорочки на груди; Шапкус крикнул:

— Дальше!

— Что дальше? — подхватил еще кто-то, словно эхо; может, это был сам Вимбутас, не знаю. — Что дальше, коллега?

— Что возглашает Гораций — дальше! В этом суть! Вы слышите — суть!

Я и не подозревал, что Шапкус так проворен, — до того стремительно соскочил он со своего стула и вспрыгнул на соседний, напрочь позабыв о Даубарасе; глаза его блестели стеклянным блеском.

— Sit ius liceatque perire poetis!.. — громко воскликнул Шапкус, поднимая кверху очень тонкую руку в облегающем желтом рукаве; он почти касался люстры.

Sit ius liceatque perire poetis:invitum qui servat, idem facit occidenti;nec semel hoc fecit, nec si retractus erit, iamfiet homo et ponet famosae mortis amorem…[10]

— Вот глупости… ну что за глупости!.. — услышал я и сообразил, что стою у другого края стола, рядом с профессором Вимбутасом, который обеими руками держался за спинку стула и весь трясся, точно в сильном ознобе; «Бенис, капли, отдохнуть, Бенис», — шелестела белоголовая Вимбутене — легкая, как пух одуванчика; не отдавая себе отчета в том, что происходит — что все это значит, — я встал и, держа в руке уже пустую рюмку, побрел в этом дрожащем опаловом мареве…

<p><strong>VII</strong></span><span></p>

Потом опять кто-то тронул меня за плечо; perire; это была Марго; я знал, что означает это слово — по-латыни в свое время успевал неплохо; perire; потому и выкрикнул — вместе с профессором Вимбутасом; а может, это воскликнул он один, я только подхватил за ним; perire; это было глупо даже для пьяных… Но и это уже было позади — Марго тронула меня за плечо; Вимбутас ел, повязав под жилистой шеей салфетку; он чавкал и не обращал внимания на гостей, которые развлекались кто во что горазд: танцевали, закусывали, бессмысленно глазели в окно — снаружи уже плыла мглистая ночь ранней осени; Мике уже клюет носом, шептала она, приподнимаясь на цыпочки и дыша ему в ухо пряным теплом; а что, если и ты… в соседней комнате, а… Спать? Здесь? Я встряхнулся и посмотрел на дверь, за которую (кое-что я как будто припомнил) двое студентов недавно вывели Мике (выволокли самым непочтительным образом) и у которой, поправляя галстук тонкими пожелтевшими пальцами, маячил доцент Шапкус («Лилипут, тролль, попробуй только сунуться к Марго…» — шипел Мике, терзая на себе пиджак и кидаясь к Шапкусу); где же, скажите на милость, Даубарас?

— Препроводил, — объявил Шапкус, втискиваясь между Марго и мной; весь он был странно уплощенным и походил на пожелтевшую доску, дряблые щеки тряслись, на меня он смотреть избегал непонятно почему. — Разве можно ему, государственному деятелю, оставаться тут и наблюдать этакие эксцессы… когда студент второго курса…

— Ну, хватит, хватит! — заторопилась Марго и зачем-го взяла меня за локоть. — Разве вы не видели, что он пьян в стельку, наш студент второго курса?

— Пьян? Разве это оправдание, коллега? И в пьяном виде нельзя распускать язык. И, разумеется, руки!

— Мне было бы бесконечно жаль, доцент, если бы представитель только из-за этого…

— Отбыл? — Шапкус ехидно улыбнулся.

— Это мои гости, доцент, — сказала Марго. — Я их привезла: Ауримаса и товарища из центра…

— Ваше благородное сердце преисполнено любви к ближнему. — Шапку с томно прикрыл глаза, вытянул руку, взял пальчики Марго и поднес их к своим губам — благоговейно, словно верующий — четки. Но она по-прежнему другой рукой держала меня под руку, будто грелась. — Только вот по отношению ко мне вы…

— Мы не одни, доцент. Коллега Глуоснис… — Марго повернулась ко мне, — в этом доме впервые… и еще, не приведи бог, подумает, что между нами, доцент…

— Ну, конечно, конечно, — Шапкус нехотя выпустил ее руку; Марго подмигнула мне; очевидно, комедия эта ей нравилась. — Мне очень приятно… то есть, я хочу сказать… соперников становится все больше… А вы, милый мальчик, сдается мне, добрые знакомые… с товарищем представителем?..

— С Даубарасом? Отчасти, — ответил я довольно невразумительно.

— Как тебе повезло! — воскликнула Марго; ее глаза лучились.

— Повезло?

— Ведь не каждый может этим похвастать… И он, понятно, не с каждым будет… Ух, посватался бы он ко мне… я бы не раздумывая…

— Не раздумывая? — переспросил я, осторожно освобождая свой локоть от ее ладони.

— Ни минутки. Такие мужчины, коллега Глуоснис, бесценное сокровище. И если бы я была с ним ближе знакома… ну, хотя бы как ты…

Она тихонько засмеялась.

«Как-никак, ты называешь его по имени, — думал я, глядя на пикантную родинку у нее на подбородке. — И звонила кому-то по его просьбе… Ты неплохо знаешь его, Маргарита…»

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека «Дружбы народов»

Собиратели трав
Собиратели трав

Анатолия Кима трудно цитировать. Трудно хотя бы потому, что он сам провоцирует на определенные цитаты, концентрируя в них концепцию мира. Трудно уйти от этих ловушек. А представленная отдельными цитатами, его проза иной раз может произвести впечатление ложной многозначительности, перенасыщенности патетикой.Патетический тон его повествования крепко связан с условностью действия, с яростным и радостным восприятием человеческого бытия как вечно живого мифа. Сотворенный им собственный неповторимый мир уже не может существовать вне высокого пафоса слов.Потому что его проза — призыв к единству людей, связанных вместе самим существованием человечества. Преемственность человеческих чувств, преемственность любви и добра, радость земной жизни, переходящая от матери к сыну, от сына к его детям, в будущее — вот основа оптимизма писателя Анатолия Кима. Герои его проходят дорогой потерь, испытывают неустроенность и одиночество, прежде чем понять необходимость Звездного братства людей. Только став творческой личностью, познаешь чувство ответственности перед настоящим и будущим. И писатель буквально требует от всех людей пробуждения в них творческого начала. Оно присутствует в каждом из нас. Поверив в это, начинаешь постигать подлинную ценность человеческой жизни. В издание вошли избранные произведения писателя.

Анатолий Андреевич Ким

Проза / Советская классическая проза

Похожие книги