Тогда, в дождь

Только здесь, на улице, он заметил, что солнца давно нет, а по небу плывут набрякшие, совсем осенние тучи. Они неслись над кладбищем, точно огромные черные гробы, едва не задевая за вершины деревьев, гремя жестью на кровле татарской мечети, несли с собой стужу и тоску. Ауримас ежился под ними, крохотный и согбенный, словно мизерный человечек с картины Чюрлениса «Смерть» — растерянный и перепуганный: не удариться бы о днище этих гробов.

X

Соната была дома. Она сидела на диване, женственно поджав под себя ноги, и читала; рядом, на столике, по обыкновению, стояла глубокая красная тарелка с орехами.

— Угощайся, — сказала она, кивком предлагая сесть около себя. — Стариков нет, они в гостинице, можно сообразить что-нибудь интересное. Кстати, ты знаешь…

Ауримас насторожился.

— Папа ведь последнее время с мамой… Этот товарищ из центра, ты не представляешь…

— Даубарас?

— Ага, он… тебя это удивляет?

— Как сказать, — Ауримас пожал плечами. — Я и не знал, что он снова здесь.

— Здесь. Оказывается, он мамин знакомый еще по эвакуации… Папе показалось, что он неравнодушен к маме…

— Даубарас?

— Именно. Ведь он — ничего… А мама тоже не лыком шита, она и попеть любит, и повеселиться… ну, а папа…

— Твой папа мог бы приискать себе работу, вот что… А не сидеть под маминым крылышком и сочинять всякий бред.

— Ах, если бы это и был только бред… — Соната вздохнула и изящным движением головы откинула волосы назад; она печально улыбнулась, но не сразу, а чуть помедлив после произнесенных ею слов; большие зеленоватые глаза словно утратили привычное для них выражение жизнерадостного любопытства, которое делало столь привлекательным ее круглое личико. — Если бы это, Ауримас, был только бред…

— А разве что-нибудь… серьезное? — Ауримас присел на диван; он еще был во власти впечатлений того собрания — первого собрания, на котором он читал свое сочинение; видимо, оно уже никогда не повторится — то настроение; к сожалению, чувство, которое довелось тогда изведать некоему Ауримасу Глуоснису, было отнюдь не из приятных. И зря он направился сразу после собрания к Сонате; да только больше идти было некуда; хоть и у Сонаты в доме…

— Серьезное? — она поджала губы, явно уязвленная равнодушным отношением Ауримаса к такой сногсшибательной новости. — Вам, мужчинам, подавай сразу мировую войну… А то, что мама с папой вторые сутки не разговаривают, то…

— Уехал… он?

— Ты о Даубарасе? Нет. Сегодня он на пленуме. Хочешь повидаться?

Ауримас покачал головой. Еще чего не хватало — встречаться с Даубарасом, после того как… Его удивлял тон, который взяла Соната, говоря о Даубарасе; все это выглядело как продолжение вечера в честь начала учебного года; а продолжать его, особенно сегодня, у него не было ни малейшей охоты, тем более ссориться с Сонатой; он предложил:

— Давай куда-нибудь пойдем.

— А куда?

— Выпить.

— У тебя в голове помутилось, Ауримас. Неужели ты не знаешь, что мой будущий муж никогда…

— Ну, тогда потанцевать.

— Вот это замечательно!

— Одевайся. Нечего торчать в комнате. Тем более сегодня.

— Сегодня?

— Сегодня, в воскресенье, семнадцатого сентября…

— Даты ты еще помнишь, — насмешливо глянула она ему в глаза. — А дорожку ко мне, увы, не всегда. Ну, мы еще когда-нибудь об этом с тобой… потолкуем…

— Сдаюсь без боя. Собирайся.

— А ты… — она, точно как тот сторож, прищелкнула двумя пальцами, намекая на деньги.

Ауримас нахмурился.

— Знакомых, — промямлил он, — слава тебе, господи…

— Знакомых?

— Раздобудем у кого-нибудь пропуск… по-студенчески…

— Раньше тебе присылали приглашения.

— Раньше, говорят, и вода в Паланге мокрее была.

— Скажешь тоже…

Соната лениво спустила ноги с дивана; они были округлые, теплые, под голубым халатом проступали упругие колени. Ауримас с трудом удержался, чтобы не протянуть руку и не погладить их; обычно Соната допускала это.

— Что смотришь? — она победоносно улыбалась. — Нравлюсь?

— Нравишься.

— Разрешается поцеловать. Как следует.

— Как следует?..

— Да… Знаешь, папа говорит, Даубарас с мамой… в номере-люксе… правда, я ни капельки не верю…

— Даубарас?

Ауримас опустил вниз руки, которыми было потянулся к девушке: опять этот Даубарас…

Полагалось бы расспросить, что да как, почему, — ему вовсе не безразлично было все, что происходит в доме у Сонаты, как-никак это была гавань, где Ауримас чувствовал себя почти в безопасности; но, оказывается, и здесь… Нет, сегодня его мало занимало, что скажет ему Соната — как да почему; сегодня он слышал лишь одно — Даубарас, Даубарас, Даубарас, а слышать это ему вовсе не хотелось, и не потому, что о нем говорила Соната (хотя — не слишком ли часто это имя у нее на устах), а потому что сегодня, в воскресенье, семнадцатого сентября, состоялось собрание, на котором обсуждали его новеллу; Ауримасу ничуть не хотелось, чтобы об этом обсуждении узнал его старый знакомец Казис Даубарас; ведь если восстановить в памяти тот вечер…