Тогда, в дождь

Он съежился, вспомнив имматрикуляцию: и встречу с Даубарасом после двухлетнего перерыва, и ощущение свинцовой руки у себя на плече; итак, учимся, а дальше что? Дальше — видно будет… Ну, конечно, видно; а все-таки после курсов… надо бы что-нибудь более определенное… инженерное дело или экономику… нынче, братец, все хотят высоко летать, что правда, то правда, и лавров желают — хотя бы и Грикштас; вздумал — в поэты, да… а ты его видишь? нет; журналист бы из тебя вышел; ну, репортер; все хотят высокого полета, а работать изо дня в день… Да, да, конечно, и ему нелегко, этому самому Даубарасу, да что поделаешь — судьба играет им как мячиком, хочется всерьез заняться творчеством, а руки не доходят; раз уж товарищ… э… товарищ так нуждается в его поддержке; наскоками работаешь, ничего, кроме вреда… а создать достойный народа памятник…

Вдруг Ауримас крепко стиснул зубы и до боли сжал кулаки — смеет ли он так думать о Даубарасе; ведь тогда, в войну, тот же Даубарас… Виновато все оно, собрание, весь этот шум и треск; принять, отклонить, отложить; Шапкус и эта интеллектуальная бессмыслица; Вальцель, Джойс, Бергсон, Ницше; отложить; беги отсюда, юноша; бедняжка поэтесса Розмари; может быть, уважаемые, когда-нибудь вы и набьете брюхо, но культура — сей массовый интеллектуальный менталитет — навеки останется для вас tabula rasa…[15]

terra incognita… Sit venia verbo…[16] уважаемые… ибо мало иметь власть, надо еще… и зачем этот Гаучас шел в Россию? Зачем зачем зачем — колотилась кровь в висках; Соната передернула плечами и отвернулась; зачем, в конце концов, он шел сюда, к Сонате — неужели затем, чтобы опять слушать про Даубараса, который, право же, тут ни при чем; хотя тогда они с Шапкусом…

— Ты что, нездоров? — услышал он голос Сонаты и словно вернулся в эту комнату, откуда его увели воспоминания, в комнату, где стоял диван, столик с орехами и Соната, с ее пристальным взглядом зеленоватых глаз. — Тогда нам незачем уходить.

— Нет, мы пойдем, — упорствовал Ауримас. — Пойдем куда-нибудь. Обязательно.

— Поцелуй меня.

Он обнял ее и поцеловал — как это повелось у них последнее время; Соната сияла; она лучезарно улыбалась, бойко откинула назад волосы, скользнула к шкафу, достала оттуда какие-то вещи и, придерживая одной рукой слабо застегнутый халат, убежала в ванную. Вернулась она уже в платье, аккуратно причесанная, смочив духами брови (у нее была такая странная причуда: надушенные брови); теперь это была Соната, которая знала себе цену, Соната, у которой в любом танцзале поклонников — хоть отбавляй; и найдутся среди них такие, у которых в кармане диплом врача или инженера; но она дарит своей дружбой одного лишь Глуосниса, который работал в горкоме, а теперь учится на рабфаке; такого вот взъерошенного, с невзрачным, чуть пасмурным лицом, с вечно расстегнутым воротом сорочки — Ауримаса с Крантялиса; говорят, у него способности, и что-то он пописывает; хорошо бы как-нибудь при случае почитать. Соната знала, что женщина должна интересоваться, чем занимается ее друг, когда он не с ней, — даже в том случае, если в занятиях его она ни бельмеса не смыслит; уроки литературы ей всегда были в тягость, а сочинительство стихов или прочей дребедени представлялось ей чем-то вроде игры, правил которой она не знала да и не очень-то хотела знать; если кто-то в нее играет, значит, есть в этой игре какой-то смысл; конечно, романы про любовь — совсем другое дело. Так размышляла она, спускаясь по лестнице под руку с Ауримасом; размышляла и улыбалась лукавой женской улыбкой — вполне взрослая женщина; Ауримас переступал рядом и безо всяких мыслей переставлял ноги по ступенькам из искусственного мрамора; если что и занимало его в данную минуту, то единственно — пропуск, где его раздобыть?

И опять-таки выручила Соната, — порывшись в ридикюле, она извлекла оттуда мятый червонец, отложенный, может, на «черный» день; Ауримас возмутился.

— Я прошу… — умоляюще произнесла Соната. — Не все ли равно. Могу и я один раз… Почему всегда только ты… мне даже совестно…

— Почему совестно?

— Оба мы студенты.. Ну же!..

Ауримас пожал плечами и ничего не ответил — в конце концов, не все ли равно, кто берет билеты на танцы, они с Сонатой друзья, а у друзей… Он подождал, пока Соната причешется перед большим зеркалом в вестибюле, и, чуть поотстав, как подобает галантному кавалеру, провел ее в зал; навстречу выплыла мелодия английского вальса.

Возвращались поздно («Ай, — пискнула Соната, — и влетит же нам с тобой!»), и не домой, откуда уходили, а прямиком в гостиницу, где в распоряжении родителей Сонаты имелся (для служебных нужд) целый двухкомнатный номер; в гостиной еще горел свет. Это они заметили с улицы, проходя под окнами; Ауримас нахмурил лоб, как обычно размышляя, как быть дальше; Соната, напротив, выглядела беззаботной и веселой — она знала, что с Ауримасом можно задерживаться сколько угодно, с Ауримасом мама позволяет, потому что Ауримас…