Тогда, в дождь

ПОД ПОКРОВОМ «ИСКУССТВА» — КЛЕВЕТА. Прошло уже два с лишним года, — читал оторопело Ауримас (не читал, а прямо-таки пожирал глазами написанное, словно желая в единый миг узнать все до конца; он уже ничего не видел и не понимал, кроме этого шуршащего газетного листа, который расстелил перед ним очкастый редактор), — как Красная Армия очистила Литву от фашистских захватчиков, и у всех писателей было предостаточно времени, чтобы перестроить свое самосознание. С чувством удовлетворения наш народ может сегодня свободно и повсеместно про являть свою инициативу. И он справедливо требует от всех художников, и в первую очередь от писателей, чтобы их творчество явилось для каждого рабочего, трудового крестьянина, честного интеллигента подлинно пищей духовной, а не сборной солянкой из неких извращенных размышлений того или иного субъекта. Лишь такое искусство служит народу, а не его врагам — литовско-немецким буржуазным националистам, только оно воспитывает, а не вводит в заблуждение трудящихся. Этого не понял, а возможно, слишком уж хорошо понял некто А. Глуоснис, состряпавший рассказец «Солдату нужны сны» и протащивший свой сомнительный опус в журнал. Мало того — оказывается, это произведение удостоено премии («а судьи кто?» — уместно было бы спросить) — и тем самым рекомендовано всем как некий обязательный эталон произведения на тематику героических деяний нашего народа… Каково же оно, вышеупомянутое сочинение? Это сообщение в несколько страниц, не имеющее ничего общего с советской литературой, о «мыслях» некоего солдата Гаучаса на фронте, перед боем, причем сам по себе бой остается за рамками этого, с позволения сказать, рассказа. Но о чем думают изображаемые А. Глуоснисом солдаты? Что они переживают? Дело в том, что они напрочь лишены больших гражданственных помыслов, присущих нашим солдатам, лишены высоких чувств. Если верить А. Глуоснису, солдаты озабочены лишь своими шинелишками, каковые, по глубокому убеждению автора (истинный фронтовик не станет так рассуждать!) «годятся разве что для мая месяца», рукавицами, табачком и деньгами (деньгами? — захлебнулся Ауримас; он так и впился взглядом в это слово: деньгами? Матас Гаучас — озабочен деньгами?), вздыхают о своих женушках (— жди, когда снега метут… — мелькнуло в памяти — точно трассирующая пуля — точно телеграмма — телеграмма той орловской зимы — пуля — жди меня, и я вернусь — только очень жди — —) или детушках да кряхтят от мороза. И это все, чем может обогатить духовный мир читателя автор данного «произведения». Возникает вопрос: что, по мнению А. Глуосниса, поднимало бойцов в атаку, что давало им силы сражаться, если столь ничтожными и пошлыми были их помыслы? Подобные писания льют воду на мельницу литовско-немецких буржуазных националистов, клевещущих на самую героическую в мире армию, а автор таких «сочинений» и сам явно готов скатиться в болото буржуазно националистических представлений о жизни… Клевеща на армию, которая оградила от фашистов его, уютно коротавшего военное время в глубоком тылу, А. Глуоснис, этот умственный недомерок, ввел в заблуждение утратившее всякую бдительность жюри, каковое, удостаивая премии столь порочное, полностью чуждое нам по духу, буржуазного толка чтиво, тем самым активно поддерживает распространяемую А. Глуоснисом клевету, достойную самого сурового осуждения. Редакция же, публикуя подобные «творения», вместо того чтобы воспитывать свой актив, лишь разлагает его. Пример налицо. Этот превозносимый утратившими бдительность редакторами Глуоснис, устраненный из состава комсомольского руководства вследствие ошибок и халатности в работе, уже имел дело с городской прокуратурой, а в конечном счете взялся за роль «писателя», народного «просветителя». Но да будет известно господам глуоснисам и их мягкотелым покровителям: под покровом «искусства» клевета никогда больше…

Дальше Ауримас уже не читал: ПОДПОКРОВОМИСКУССТВАКЛЕВЕТАПОДПОКРОВОМИСКУССТВАКЛЕВЕТА пропеллером вертелось в голове, сливаясь в единый серый, слоистый круг; — жди меня — и я вернусь — только очень жди — жди меня — он не различал ни предложений, ни отдельных слов, ни букв — ни, наконец, мыслей — своих или чужих — ничего; буквы подскакивали, как молоточки, стучали, ударяли по глазному яблоку, мысли расплывались — его — Гаучаса — и Поэта, — чем они помогут тебе; здесь, здесь, здесь — зудел заунывный пропеллер, или то были слова редактора — из каких-то дальних глубин; дальше; читайте, товарищ, дальше… вот здесь и еще… здесь…

Но Ауримас читать не стал, хотя статья была длинная и вся — о нем; клевета клеветы клевете — склонял автор статьи одно и то же слово, все больше входя во вкус, — как будто ничего, кроме этого слова, и не знал; а возможно, просто не искал других; а ведь и такую статью можно было сварганить поумнее, кажется, автор очень спешил и в стилистические тонкости не вдавался; клевета клеветы — —