Тойота-Креста

Замаячили заенисейская гряда сопок, корпуса, трубы. Неотвратимость, с которой приближались горы, только подчеркивала неподъемность земной плоти. Маша достала сумочку, зеркальце.

– Ты – как самолет.

– Ты сказал, что я – как… та… машина…

– Сейчас ты – как самолет перед посадкой.

– И что он делает?

– Шевелит закрылками.

– Я пошевелила закрылками? Ты все время надо мной смеешься. А ты… разве не шевелишь?

– Я пошевелю, когда отвезу тебя в гостиницу.

– Да, я отдохну. А вечером проедем по магазинам, хорошо? Где ты будешь ночевать?

– У Четыре Вэ Дэ.

– Его так зовут?

– Его зовут Владимир Денисенко. А это кличка. Ну полный привод.

Четыре Вэ Дэ.

– Он все время… на четвереньках? – спросила Маша своим хваточком.

– Да нет. Просто шустрый. Не догонишь.

– И где он работает?

– На “воровайке”.

– А что такое “воровайка”?

– Грузовик с краном. Ну чтобы очень быстро что-нибудь загрузить или отправить.

– Мне такой нужен.

– Для чего?

– Для Григория Григорьевича… Как он называется?

– “Хино-Рейнджер”. Ты не запомнишь.

– Я не запомню. А это что за машина?

– “Марковник” первого года.

– Он морковь возит?

– Он “Марк-два”.

Из-за своей немыслимой сбитости этот белый и дутый, как капля,

“Марк” казался выше, меньше и невероятней. Треугольные задние фонари располовинивались вдоль белыми поясками, фары тоже были каплевидными, и внутри них поворотники лежали стекшей рыжей слезой.

– Ну ничего. Почему ты… как-то… хрюкнул?

– Да нет, так…

– Что такое?

– Да великолепный аппарат! – Женя покачал головой и снова хрюкнул: -

“Ничего”…

– Название дурацкое: “Ниссан-Авенир-Салют”… Евгений, перестаньте… хрюкать.

– Да уж лучше, чем у ваших немцев, по номерам и еще пол-алфавита. А тут простые жизненные слова, только английскими буквами.

“Тойота-Комфорт”, “Мицубиси-Мираж”, “Мазда-Персона”… Есть, конечно, непонятные: “Ниссан-Авто-Сандал”. А есть, наоборот, совсем свои -

“Корона”, “Фамилия”. Есть детские: “Тойота-Биби”. Есть деловые:

“Хонда-Партнёр”, “Ниссан-Эксперт”. На любую тему.

– Ты все придумываешь.

– Не веришь? Ну давай. Что ты хочешь?

– Хочу музыку.

– Какую?

– Классику.

– Пожалуйста: “Мазда-Этюд”, “Тойота-Краун-Рояль”, “Хонда-Концерто”,

“Тойота-Публика”… Ну что? Есть армейские: “Тойота-Плац” и

“Ниссан-Марш”. Научно-технические: “Тойота-Прогресс”,

“Ниссан-Пульсар”, “Мазда-Форд-Лазер”.

– Жень. А есть… такая машина… “Ниссан-Евгений-Болтушка”?

– Нет. Есть “Тойота-Маша-Недоверяша”. Неужели тебе не нравится? Есть очень звучные: “Тойота-Альтеза”, “Хонда-Рафага”. Чем больше машина, тем красивей имя: “Тойота-Цельсиор”, “Ниссан-Глория”. Но мне больше всего тройные нравятся, с превращением: сначала японское идет, потом латинское, а потом русское. “Тойота-Краун-Атлет”,

“Ниссан-Лаурель-Медалист”.

– Прямо собака какая-то. – Маша задумалась. – Да нет, вряд ли они специально. Просто эти слова и для них чужие, и для нас. Это и… роднит. По-моему, они называют, как нравится. Играют в эти слова в свое удовольствие.

– Они еще никогда на радиаторе названия не пишут, а у каждой свой значок: у “Короны” – звездочка, у “Крауна” – корона, у “Висты” – галочка, у “Кресты” – крестик.

– Значит, у нашей крестик на мордочке. А я не знала, что их столько здесь… водится. За что ты их любишь?

– За то, что они не спрашивают, где водиться.

– Только этот руль… Вот если бы можно было переставить. Так… У тебя что-то с носоглоткой?

– Да ничего… Просто тогда все пропадет…

– Непонятно, что – все… Ладно, буду просто смотреть на улицы. По одежде и машинам можно точно сказать, как живут люди…

Они остановились на светофоре рядом с обшарпанным домом.

Блекло-зеленая краска свисала с него мертвыми сырыми листьями.

Некоторые скрутило в трубки, и их испод был бледно-сизым. Рядом тянулась теплотрасса в пучках стекловаты и клочьях серебрянки. Из-за ее колена, переваливаясь на кочках, выезжала серебристо-голубая машина.

– А здесь как-то странно… Вот что этот… корабль тут делает?

– Это не корабль, а “Тойота-Краун-Эстет”. Представительский универсал. Турбодизель. Четыре Вэ Эс – все колеса поворотные.

Нулевой год.

– Как нулевой?

– Двухтысячный. Так говорят.

Вдоль теплотрассы с неестественной деловитостью шел смуглый труп человека, босой, заросший и сутулый. Одет он был в тряпку и в руке весело держал блестящую от грязи котомку.

– Какое-то слепое слово. Будто все, что до этого, обнулили…

Господи, что с ним?

– Его обнулили.

8

Красноярск Женя любил. Он вообще понимал такие города, для которых главная задача – поместиться со своими заводами и промзонами между горами и водой, и где эти горы никогда не ослабляют своего излучения и маячат дымно и отрешенно в просвете прямых улиц. Где все упрощено до символичности, и в трех метрах от банка или администрации сурово и грубо сереет земная твердь, и улицы еле лезут в гору, из которой глядят то камень, то красная древняя глина. Где рядом с серого бетона коробками живой памятью лепятся, косо утопая в грунте, пыльные сибирские домишки со ставнями и заборами, прокопченные, засаленные и пропыленные.