Тойво - значит "Надежда" 2. Племенные войны.(СИ)

В то же самое время брызгал слюной на трибуне молодой Советской Республики картавый оратор Вова Ленин. "Русские рабочие, отбиваясь от полчищ белогвардейцев и интервентов, осадивших молодую Советскую Республику, оказали и оказывают посильную помощь братскому финскому народу". Ключевыми словами, конечно, были магические "молодая Советская Республика". Каждый, кто их слышал, сразу же представлял молодую девушку, прекрасную, но решительную с оттопыренным из-под косынки ухом и красным бантом на высокой груди. Она была настроена на борьбу, за нее невозможно было не вступиться. Даже, несмотря на то, что складки одежды пышущей женской красотой дамочки кишели ненасытными в своем стремлении пожрать кровожадными паразитами, весьма напоминающих и Вову Ленина, и Леву Троцкого, и прочих советников Совета Народных депутатов.

"Мы помогли нашим финским товарищам - я не скажу, сколько, они это сами знают", - позднее закончил свою речь на Седьмом съезде партии товарищ Ленин. Секретом помощи он не поделился ни с кем, мол, сами знаете, а не знаете, значит - дураки. Мочи козлов! Все делегаты немедленно сорвались с мест и захлопали в ладоши, перебирая ногами от всколыхнувшегося рабочего энтузиазма: "Мочи козлов!"

Только Отто Куусинен вздыхал в недоумении и переглядывался с Эдвардом Гюллингом и Кустоо Ровио: эк, загнул, вождь, туды его в корягу!

А Маннер и Маннергейм, слушая советские лозунги по беспроводному приемнику изобретателя-спекулянта Маркони, только пожимали плечами и строили друг другу рожи. То ли Маннер смотрел на Маннергейма, то ли Маннергейм - на Маннера, а то ли кто-то из них пялился в зеркало. "Пора завязывать с этой чертовой гражданской войной!"

Никто - ни один, ни другой, не желали повторить участь одиозного идиота царского генерала Николая Бобрикова. Тот был, конечно, генерал-губернатором Великого Княжества Финляндского, но побыл таковым недолго.

Заигрался Бобриков в Бога, вознамерился с чистой совестью искоренить и языки финно-угорской группы, и народные обычаи с допотопных времен, да и, вообще, перевести всех финнов, карелов, ингерманландцев в русскую национальность.

- Так Господь не случайно нас всех создал таковыми разными - народами и расами, - взывали к генерал-губернатору в эдускунте.

- Господь создал одну расу, - нимало не смущаясь, отвечал тот. - Расу Адама. А остальные сами по себе создались. Так что будем мы таперича все русские. И молчать! А не то обвиню вас в самом ужасном преступлении: в попирании остовов демократии и толерантности. Понятно?

Никто не понял, особенно про толерантность - что за зверь такой? Тысячу лет жили, а про таковую и не думали. Но промолчали, подумав, что рассосется как-то само по себе. Не рассосалось.

"Бобриковым" начали пугать финских детей, "бобриковыми" начали обзывать упирающихся лошадей, в общем, черт и дьявол - это и есть "бобриков". А тот гнул свое, заручившись царским одобрением: истребим в корень память предков. Будет везде царство демократии и толерантности.

Но однажды в 1904 году подошел на лестнице особняка к генералу молодой человек и выстрелил в него из пистолета три раза.

- Как же ты посмел, каналья! - обиделся Бобриков. - В меня стрелять нельзя, я бессмертен, чухонская твоя морда!

Сказав такое, он впал в беспамятство и издох под вечер, не приходя в сознание.

А стрелок плюнул на него и объяснил:

- Собаке собачья смерть, коль всем устроил жизнь собачью.

Это был сын одного из членов финской эдускунты, верховного государственного органа, по фамилии Шаумян, родом из Якобстадта. Не очень финн, скорее, даже, армянин, но и его Бобриков достал.

Мало кто помнит Шаумяна, разве что в Якобстадте, где трудами этой семьи разбиты сады для всеобщего обозрения. А генерал-губернатора Николая Бобрикова вообще никто не помнит. Аминь!

Но какие-нибудь шведские ученые мужи, подвизающиеся на переосмысливании истории, едва только случилась в Финляндии гражданская война, сразу же нашли параллели между пресловутым Бобриковым и нынешним Маннером. "Оба - диктаторы", - сказали они. А про Маннергейма ничего такого не сказали, будто его тут и не стояло.

Тем не менее, война в Суоми громыхала, пусть ни шатко, ни валко, но люди погибали. Народ, влившийся в борьбу за "правое" дело, подзабросил свое хозяйство, да и соседям не позволял ничем таким заниматься. Один потерянный сезон оказался достаточным, чтобы страна посмотрела в лицо голоду. Голод посмотрел в лицо стране.

А Тойво Антикайнен впервые посмотрел на улицу, где переглядывалось между собой государство и бескормица, через две недели после событий, которые вернули часть миллионов марок в распоряжение Куусинена.

Он отсыпался, тем самым не препятствуя сращиванию поломанных костей и заживлению всяких разных ушибов. Мысль о том, что он теперь тоже сделался потенциальным богачом, делала сон крепким, и, стало быть, воистину целительным. Мысль о том, что единственный посвященный в это обстоятельство спортсмен Пааво Нурми, поведет себя как-то нечестно и нарушит договор, в голову отчего-то совсем не приходила.

Зато приходил несколько раз сам Куусинен.