Тойво - значит "Надежда" 2. Племенные войны.(СИ)

Тойво с этим не мог не согласиться: вопьется клещом - не сбросить. Иметь такого врага нежелательно, тем более, когда на кону только что обретенная свобода Лотты и ее семьи. В смутное время главенствовать силовыми структурами могли только решительные до самопожертвования люди. Они жертвовали своей душой, не боясь марать руки в крови. Раз благие цели, то и дела - тоже благие.

Самыми преданными делу Рабоче-Крестьянской Революции были евреи, латыши и чехи. Именно их приказами и устанавливался новый порядок: пулями, штыками и шомполами.

- Теперь и нам надо поработать, - сказал Тынис, подойдя к Тойво, намекая на научную часть их договоренности.

- Что - прямо сейчас?

- Конечно, отдохнуть не помешает, - зевнул эстонец. - Надо только с постоем определиться. А с вечера и начнем. Ну, а завтра я уеду в Семипалатинск.

Они побрели к ближайшему постоялому двору, оставив чекистов заниматься своими утренними делами: разводкой, учением, определением погибших бандитов, доставкой раненного героя Имре в больничку. Товарищ Лацис, отбивший в губернию молнию об уничтожении четверых контрреволюционеров, пребывал в благостном (выделено мной: от слова black - черный) настроении. Чтобы доказывать свою преданность делу, нужны жертвоприношения, и лучше, если они будут не со стороны пламенных борцов, а со стороны мирного, так сказать, населения.

Имре глядел в больничный потолок и копил злобу. Он злился на Мищенко, втянувшего его в оказавшейся проигрышной авантюру, на карлика Лациса, на пьяниц-чекистов и на отряженную за обещания барыша шпану, на счастливчика Тойво, которому просто везет и, вообще, на весь мир. Однако ничего еще не потеряно: чухонец никуда не подевался, Мищенко пока не приехал, нога беспокоит не сильно. Завтра можно вновь что-нибудь придумать.

Лотта ехала в поезде с Костромы, намереваясь сойти в Бологое. Там уже было и вовсе рукой подать до Питера. Никто из ее семьи не разговаривал, не плакал и не радовался. Все были настолько опустошены, что на эмоции не было ни сил, ни желания. Лишь отец пробормотал: "Чудом ушли, чудом".

Их некоторая обветшалость в одежде компенсировалась мандатом с печатью и подписью, легализирующим их путешествие. Впрочем, тогда еще на вокзалах народ не хватали абы за что.

А двое "спасителей" разговаривали между собой без умолку.

- Теперь можно угол снять и с казарм съехать, - сказал один.

- Да, - через пятнадцать минут ответил другой. - Поесть в столовой можно, как человеку. И к работе пристроиться.

- Ты куда пойдешь работать? - спустя час поинтересовался первый финн. - В ментовку?

- Нет, - подумав с полчаса, ответил второй финн. - Я бы домой вернулся, да нельзя. Там я дорожным мастером был. Дороги строил и здесь смогу построить. Может, и в России тоже решатся дороги справить? Тогда и я сгожусь.

- Да ты что? - засмеялся через другие полчаса собеседник. - России дороги не нужны, потому что они очень дороги. Разве не видишь? А я пойду краснодеревщиком устраиваться.

Тут и случилось Бологое.

Тойво же спал, в первый раз за месяц испытывая легкость на душе. Он сделал все, что мог. Он смог сделать многое.

9. Гроза

Тынис и Тойво, освеженные сном, пришли к зданию ЧК под самый вечер.

Товарищ Лацис их уже ждал: сидел за столом и болтал ногами взад-вперед. Он был вызывающе трезв, в то время как прочие чекисты багровели носами и краснели глазами, намереваясь отправиться по домам. За решеткой в обезьяннике хлюпала носом какая-то женщина, прижимавшая краешек платка к краешкам глаз поочередно. Покойники со двора уже разошлись по домам. Вероятно, не сами, конечно, разошлись, а их разобрали горюющие родственники.

Две ночи по старому обычаю их бренные тела следовало держать под иконами, а потом до окончания церковной службы захоронить. Буй все еще придерживался старинным традициям погребальных обрядов севера. И попы тоже пока придерживались таких традиций.

- Ну, где вы науку будете изучать? - спросил Лацис.

- Так - хоть где, - пожал плечами Тынис. - Где свободно.

- Тогда у моего героя-заместителя, - не терпящим возражений тоном сказал начальник. - У Имре. Там как раз пусто, только стул сломан.

- Годится, - кивнул головой эстонец.

Электричества, правда, не было, вероятно потому что Ильич пока еще не запатентовал свое название, применимое к лампочке, но это дело было поправимым. Тынис принялся расставлять по углам помещения гнутые зеркала из небольших полированных стальных пластин, спотыкаясь, время от времени об остатки стула, норовившие попасть под ноги. С торжественным видом он достал из своего багажа "машину Фарадея" с ручкой для вращения: штуку, производящую электричество в ограниченных масштабах - и водрузил ее на стол.

- Шайтан-машина? - спросил товарищ Лацис, прошмыгнувший под руками Тыниса. - Смотри, чтоб у меня без пожара.

Для убедительности он ткнул кобурой маузера эстонца под коленку.

- Если что случится - убью, - твердо сказал он. - По решению революционного трибунала.

Сомневаться, что убьет, не приходилось. В углу за решеткой всхлипнула женщина, так громко, что звук всхлипывания донесся даже через прикрытую дверь.