Тойво - значит "Надежда" 2. Племенные войны.(СИ)

Но окутала его коммунистическая пропаганда, и в 18 году отправила пинком под зад из армии в родные пенаты. Что делать рьяному коммунисту в Олонце? Создавать отряд уездной милиции по поручению, так сказать, партии. В сельское хозяйство идти - себя не уважать, чем-то еще заниматься - не приучены. Ментовка - самое то!

Моряков был принципиальным ментом, более того - идейным. Считался только с партией и лично товарищем Лениным. С народом считаться перестал. Он у него весь в преступный элемент превратился, и поэтому с ним он боролся, не покладая рук.

Ныне в доме Вацлава Федор нисколько не сомневался в своей судьбе: коли финны не прикончат, родные земляки это сделают за здорово живешь. Теперь он вне закона, потому что закон, так его и растак, поменялся. Дело житейское.

Враги, конечно, быстро вычислили, кто в доме чеха прячется. Слухами земля полнится, а слухами про начальника милиции - еще и подпитывается.

Не сумели они с товарищами милиционерами организовать сопротивление захватчикам, разбежались товарищи милиционеры, как крысы. Да и сам он бежал от Вербного креста, что в деревне Татчалица, так быстро, как еще никогда не бегал. Только и успел пару раз выстрелить в неприятеля, переходящего реку по висячему мосту, уменьшить его живую силу на пару солдат.

Окружили его, некуда более бежать. До родного отделения милиции - рукой подать, но там тоже уже, вероятно, хозяйничают интервенты.

- Выходи, Моряков! - крикнули ему. Даже фамилию добрые жители подсказали. Финнов вокруг дома собралось изрядное количество. Оно и понятно - развлечение, не каждый день начальники милиции попадаются.

- Уходите! - вместо Федора крикнул Вацлав. - Это мой дом. И я в нем хозяин.

- Мы - Закон, - сказали финны. - Будем вас немного пиф-паф.

- И он - тоже Закон, - возразил чех. - Мне какая выгода?

- Его расстреляем, тебя, так уж и быть, повесим, - признались финны.

- За что? - спросил Вацлав, а Моряков на него укоризненно посмотрел: наказывают не за что, а потому что!

- За укрывательство красного.

Моряков и Вацлав отстреливались до самого утра следующего дня. Боеприпасов для старенького ружья оказалось преизрядно, они стреляли по очереди, потому что патроны для милицейского нагана иссякли очень быстро.

Забравшись к слуховому окошку пристройки к чердаку, некогда выполнявшей роль голубятни, Федор стрелял на все четыре стороны, крича во всю глотку:

- А! Немчура! Подходи! Мочи козлов!

- Мочи козлов! - соглашался с ним Вацлав, обеспечивавший перезарядку ружья и снабжение водой.

Когда пуля снайпера перебила ему руку, Федор принялся воевать один. Несмотря на перевязку и установленную шину, Вацлаву сделалось плохо, и он понимал, что лучше уже не будет.

Потом, ближе к полудню, 24 апреля, финские егеря, наконец, ворвались в дом и обнаружили там двух окровавленных человек, уже неспособных держать оружие. Их выволокли во двор, где начали укладывать рядком десяток погибших в этой перестрелке солдат. Тотчас решили: застрелить всю "красную сволочь", не терять время с вешанием.

- Погоди, - прохрипел финну Моряков и дернул головой. - Эй, а сабля у тебя откуда?

- Семейная реликвия, - еле размыкая окровавленные губы, ответил Вацлав.

Тут их и расстреляли, точнее - пристрелили, потому что ни карел, ни чех стоять на ногах не могли.

Над землей бушуют травы.

Облака плывут кудрявы.

И одно - вон, то, что справа,

Это я.

Это я. И нам не надо славы.

Мне и тем, плывущим рядом.

Нам бы жить - и вся награда.

Но нельзя (В. Егоров "Выпускникам 41").

Любая власть считает себя таковой лишь в том случае, если умеет карать и никогда никого не оставляет безнаказанным.

Продвижение AVA в Карелию было быстрым, но не очень. Очень сильное организованное сопротивление оказали пограничники и, на удивление, лыжная рота красных финнов. Бились яростно и жестко: раненные сражались до тех пор, пока не переставали быть таковыми. Из боя выходили только убитые.

Красногвардейцам не хватало оружия, в то время как егеря были вооружены всем, чего можно было пожелать - разве что атомной бомбы с собой не было. Но разве в вооружении дело?

Люди бились за свою мечту, потому что каждый видел Россию по-своему. Финны несли старый порядок, а он уже никого не устраивал. Лахтарит (мясники) своим пренебрежительным отношением к карелам вызывали такое противодействие, что если бы Маннергейм, либо кто там из главных буржуев еще, увидели с какой несгибаемой отвагой бьются практически голыми руками парни из карельских деревень, они бы пустили по щекам скупые мужские слезы и дрожащими голосами произнесли: "Гвозди бы делать из этих людей - не было бы в мире больше гвоздей". Или что-то подобное, но обязательно про "несгибаемую отвагу".