Токеа и Белая Роза

Девушки были потрясены столь мягким решением мико. Канонда уж не ждала ничего, кроме скорой кары за мнимое предательство. Душа Розы также разрывалась между благодарностью и изумлением. Она молча повисла на шее Канонды, и они обнялись так, словно на этой земле им уж больше не встретиться. Розе не давала покоя только одна мысль: мико настигнет юного британца, тому не уйти. Пощадит ли его мико? И если оставит в живых и приведет в деревню, то не для того ли, чтобы своим томагавком оборвать его жизнь на глазах у девушек? Чувства ее не сразу облеклись в слова.

— Мой бедный брат! — вздохнула она наконец.

Канонда вдруг резко отпрянула и бросила ей горький упрек:

— Белая Роза совсем не добра! Ее сердце занято только бледнолицым, а сестре в нем нет места. Канонда не боится смерти, отец научил ее, как надо умирать. Она совершила проступок, уведя юношу от взгляда отца. Она содеяла зло, но никогда больше не поступит так.

— А наш бедный брат?

— Мико — великий и мудрый вождь. Глаз его найдет след бледнолицего и проникнет к нему в душу. Если тот — друг краснокожих, с него не снимут скальп. Если же он обманул нас обеих, пусть Роза не плачет.

13

Как и говорила Канонда, британец оказался на почти безлесом берегу Сабина. Лишь кое-где одинокие сосны и кедры жалко пригибались к высокому обрыву. Но перед ним открывался необозримый ландшафт, который не в силах передать самая искусная кисть. Это беспредельное пространство, мягкими волнами холмов и низин уходящее за горизонт, было нежно-зеленым луговым царством, по коему пробегали потоки утреннего ветра, и призраками фантастических кораблей плыли видневшиеся вдали купы редких деревьев. Все волновалось и зыбилось, да и самый пейзаж, казалось, плыл перед глазами. К северу равнина мало-помалу переходила в плоскогорье, к востоку заметно понижалась, открывая взору острова тростниковых зарослей и рощи пальметто. Глубокая тишина нарушалась лишь плеском уток в прибрежной траве и отдаленным воем кайотов. В пойме паслись олени. Они удивленно смотрели на человека и словно спрашивали его, как мог он здесь появится? Вся эта пронизанная утренним солнцем картина привела Джеймса в такое состояние духа, какое испытывает моряк, ночью покинувший свой корабль на утлой лодчонке, а поутру увидевший огромное беспокойное море, где достаточно одного неверного движения, чтобы навеки исчезнуть в пучине. И еще было чувство полного одиночества, побудившее его сбросить одежду, связать ее в узел, броситься в холодную воду и выйти на противоположный берег в неизъяснимом блаженстве.

Прощальные слова благородной индианки склонили его к твердому решению: вернуться в ее вигвам и предстать перед жестоким ликом вождя. Все прочее как бы отступило в тень. Он оделся и начал искать тропу в прибрежных зарослях. Если там, в вигваме, он, как и всякий пленник, был томим мечтой о побеге, то теперь его все сильнее тянуло вернуться обратно.

А это было делом настолько нелегким, что могло бы отпугнуть и отчаянного смельчака. Противоположный берег Сабина, как и берег Натчеза, напоминает лесистую гряду, которая сходит на нет, уступая место обширным болотам. Переход гряды в болото скрадывается кипарисами и кедрами, и там, где кончались деревья, почва становилась зыбкой, по существу, непроходимой. На склоне также росли деревья, о которых Джеймс никогда не слыхал. Стволы их, хотя и были довольно толсты, изобиловали густыми коричневыми колючками, длиной в руку. Страшно было видеть нацеленные на тебя миллионы бурых штыков. Продраться сквозь щетину разнообразных колючек не ухитрилась бы даже белка. Он припомнил тропу, показанную Канондой, и решил во что бы то ни стало отыскать ее. Он осматривал каждый ствол, каждый кустик, и потратив на это не один час, так ничего и не нашел. Солнце клонилось к закату, а он не продвинулся ни на шаг.

Наконец, какой-то проблеск надежды: Джеймс увидел ложбину, в которой они спрятали каноэ. Однако след, ведущий в лес, он нашел далеко не сразу. След этот был довольно запутан, он замысловато петлял, и сумерки помешали Джеймсу добраться даже до болота. Голод упорно внушал ему мысль вернуться назад. С твердым намерением вновь попытать счастья на следующий день, он взвалил каноэ себе на плечи и пошел к воде. Реку переплыл на удивление легко, скользя по ней без малейших усилий, без единого взмаха весла. На берегу забрал съестные припасы, которыми снабдила его Канонда, и вновь переплыл реку. Подкрепившись, он начал готовиться к ночлегу. Улегся прямо в каноэ, закутавшись одеялом и положив рядом ружье.

Джеймсу приснился странный сон. На него надвигалось какое-то свирепое чудовище, оно ступало по трупам Розы и Канонды и ножом, зажатым в огромных когтях, метило прямо в сердце ему, Джеймсу. Он увертывался, сопротивлялся, наносил удары. Вот богатырской рукой он хватает свое ружье, чтобы поразить кровожадного монстра. Он изнемогал под его тяжестью, он отчаянно боролся. И тут Джеймс проснулся.

Сон его обратился явью.