Токийская головоломка

Хотя ко мне вернулось сознание, несколько часов я не мог проронить ни слова. Казалось, я превратился в мумию. В горле и во рту совсем пересохло, поэтому я не мог говорить. Вернее, я не видел никакого смысла в том, чтобы разговаривать, поэтому апатично уставился в потолок и несколько часов не делал ничего другого.

Лицо Каори слегка перекосилось – позже я понял, что она плакала. Она звонила по телефону, стоявшему в углу комнаты, но тогда я рассеянно размышлял, что же такое она делает. Должно быть, она разговаривала с врачом или отцом. Такой вывод я сделал потому, что спустя мгновение к моему уху поднесли трубку, из которой послышался мужской голос. Впрочем, я совершенно не запомнил, что он говорил.

На следующий день началась схватка с невыносимой болью. Тело горело. К тому же я совершенно не понимал, кто я такой.

Целых пять дней я просто существовал. Я был непонятным живым организмом – то ли животным, то ли растением, – потому что не разговаривал и не понимал, кто я такой. А хуже всего, что я совершенно не воспринимал это как нечто ужасное.

В те дни я вел себя шумно – боль, голод или мучения я выражал через громкий плач. Оно и понятно, ведь ни дара речи, ни чувства собственного достоинства у меня не осталось.

На пятый день, когда боль в теле и мучения прекратились, Каори наконец заметила, что я впал в младенчество. Из-за шока после аварии и долгой комы я не осознавал себя как взрослого мужчину и утратил способность говорить и писать. И тогда Каори в прямом смысле стала мне матерью. До того она была моей мачехой, но на последующие три недели превратилась в самую настоящую маму с грудным ребенком на руках. Каждый день она терпеливо объясняла мне грамоту. Купив несколько книжек с картинками, она заставляла меня читать их, постепенно усложняя материал. Но в основном она давала мне книги, которые я уже читал до аварии. По мере того как я осваивал письменность, она заставляла меня сочинять тексты на свободные темы. Это возымело действие, моя грамотность начала стремительно улучшаться. Примерно за три недели я стал пятилетним, десятилетним и, наконец, восемнадцатилетним.

В течение этого времени Каори каждый день включала мне телевизор на три часа. С ее слов, врач наказал не перенапрягать меня, поэтому она никогда не давала мне смотреть его больше этого времени и ставила только образовательные передачи на канале NHK. Сначала это были программы для дошкольников, затем для младшеклассников и, наконец, для учеников средней и старшей школы.

С третьей недели я начал быстро все вспоминать и в ее конце резко превратился в 21-летнего человека. Кое-каких фрагментов все еще недоставало, но я уже практически беспрепятственно мог вести повседневную жизнь.

Тогда Каори назвала дату того дня – 14 мая. На стене возле моей кровати висел календарь, и Каори регулярно отрывала с него листы, однако до того момента я понятия не имел, что означали цифры вроде 10.05. Все открылось 14 мая.

Произведя обратный отсчет, я понял, что очнулся в своей постели 23 апреля. Каори подтвердила, что так все и было.

Она рассказала, что авария произошла 2 апреля. Больше десяти дней я пробыл в больнице. Затем встал вопрос о том, чтобы перевести меня в другую клинику, которой руководил друг моего отца. Но лучшим вариантом было отправить меня домой, где рядом со мной всегда была бы Каори, некогда работавшая медсестрой. С 14 апреля я лежал в постели у себя в квартире. Все это время Каори оставалась со мной. Поистине удивительная женщина. Я и рядом с ней не стоял.

* * *

Меня зовут Тота Мисаки. Родился и вырос я в Камакуре. Мой отец – популярный киноактер Кадзюро Асахия. Пожалуй, в Японии нет человека, который бы не слышал этого имени. Но, по правде говоря, я с детства страдал от этого. Дома у нас все время сновали толпы незнакомых людей, а некоторые из них еще и оставались на ночь, поэтому своего уютного уголка у меня никогда не было. По очереди они заходили посмотреть на меня, словно на диковинный экспонат. Мои знакомые из числа киношников и других творческих людей тоже не отличались хорошими манерами, так что их общество мне было неприятно. Поэтому как только я достиг разумного возраста, то решил жить один, в собственной квартире. Тогда отец приставил ко мне женщину, которая должна была ухаживать за мной.