Токио. Долго и счастливо

Отец ждет, когда до меня дойдет. Понимание приходит не сразу. Зато когда меня осеняет, по всему телу – от ушей до кончиков пальцев ног – растекается теплое, приятное ощущение. Отец касается моего бокала своим. За такое надо выпить.

– Она всегда хотела преподавать. – Его голос звучит мягко, в нем слышатся ноты признательности и уважения. Он задумывается. – Ты… у тебя было счастливое детство?

Отвечаю на автопилоте:

– Да. Самое лучшее. – И затеваю рассказ о моих любимых детских воспоминаниях. Почти целый год в начальной школе я ходила как пират. Мама была не против: каждое утро она чернила мне зубы и готовила блюда с лаймом, чтобы я не заболела цингой. Было время. Рассказываю ему о своих подругах – о Нуре с ее лидерскими качествами, о до невозможности милой Хансани, о беспощадной Глори.

Умалчиваю о том, что живу в небольшом городе, где идет борьба между радужными флагами и флагами Конфедерации. И про стоящую рядом с моим тайником с любовными романами коробку, в которой копились открытки без адреса ко Дню отца.

Он шумно вздыхает.

– Здесь твоя жизнь была бы совсем иной.

– Какой?

– Для начала, тебе бы дали два особенных имени. Первое было бы официальным и оканчивалось на – номия – «член императорской семьи». – Ну конечно: его имя – Макотономия. – Второе имя личное. Специалисты составили бы список с возможными вариантами, из которого я выбрал бы одно и отправил его императору. На одобрение, разумеется.

– Разумеется.

– Император написал бы твои помазанные имена на васи[37] и поместил в лакированную кипарисовую коробку с изображенной на ней золотой хризантемой. Коробочку отправляют сначала во дворец, затем – в госпиталь, где ее ставят на подушку, рядом с головой новорожденного, – рассказывает отец низким теплым голосом. – После обряда наречения тебя бы искупали в кедровой ванне.

– Звучит здорово.

– Для тебя выбрали бы цветочную эмблему. – Он кружит напиток в бокале.

Изо рта идет пар. Салют окончен. Танцующие светлячки вырисовывают над водной гладью круги. Холодно, но возвращаться во дворец я пока не готова.

– И что бы вы выбрали? – Мои глаза как блюдца. Сердце открыто. Хоть бы сработало. Пусть моя жизнь изменится. К лучшему. Еще лучше. Станет супергеройски эпической.

– Я выбрал фиолетовый ирис.

Та самая ваза в моей спальне с одним-единственным цветком. Он думал обо мне. Ему не все равно. В глазах жжет. Ресницами смахиваю с глаз слезы. Если заметит – скажу, что это из-за ветра.

– Он символизирует чистоту и мудрость.

Волнение нарастает. Я не умею скрывать эмоции, потому говорю:

– Мама не сообщила вам, потому что знала: вы не сможете оставить Японию. Вы были бы как дерево без солнца. – И, думаю, не хотела жизни во дворце. Это тупик, в котором расставание – единственно возможное решение. Понимаю, но до сих пор трудно принять.

– У меня долг перед Японией, – кивает он.

Провожу пальцем по носу.

– Поняла. Я смотрела все части «Человека-Паука». – Спасибо Глори: она повернута на «Марвел». – Сила, ответственность и все такое.

Ветер треплет его волосы. Он допивает свой напиток.

– У меня не было цели переехать в Америку. Это даже не рассматривалось.

Киваю, жадно втягивая носом воздух. Если не зацикливаться на его словах, будет не так больно. Он играет с пустым бокалом, водя пальцами по краю.

– Но если бы я знал, что у меня есть дочь, то нашел бы решение. – Он внимательно разглядывает меня, пока я не поднимаю взгляд. – Я бы проплыл океаны. Преодолел горы. Пересек пустыни. Но нашел бы путь.

Боль, скрутившая живот, утихает. В груди порхает надежда. Это уже кое-что. Больше, чем первый шаг.

Это начало.

8

Небольшой приветственный вечер, говорили они. Праздничный ужин в твою честь. Только семья. Ерунда. Мы же упоминали о прессе и об ансамбле колокольчиков? А про короткий концерт в исполнении императорского придворного оркестра? Нет? Ой, как нехорошо.

Тихий вечер начался не так уж тихо. Другими словами, устроили прием на всю катушку. После спокойной прогулки с отцом я была потрясена. На меня смотрит журналист из императорского пресс-клуба. На его бейдже написано: «Шигесада Инада, Японский вестник». Его вопросы какие-то уж слишком безобидные.

– Какой ваш любимый цвет?

Ни у кого нет ни блокнотов, ни записывающих устройств. Странно. А еще среди них нет ни одной женщины.

Про себя думаю: цвет крови моих врагов – красный. Правда: я немного пьяна. Да и перелет через Тихий океан сказывается.

– Синий, – отвечаю невозмутимо.

Рядом стоит господин Фучигами. Вернее, нависает. Он встревожен сильнее, чем Тамагочи в комнате с множеством работающих пылесосов. Мой ответ его устраивает, и он удовлетворенно мычит, уже пятый по счету раз. Журналист кланяется и, беспричинно поблагодарив, уходит. У стоящего напротив отца тоже берут интервью. По краю зала слоняется Акио, словно готическая картина.