Токио. Станция Уэно

Но вот проходят заупокойные службы седьмого, четырнадцатого, сорок девятого, сотого дней, первая годовщина смерти, и дети начинают говорить, что, мол, хорошо было бы провести с родителями хотя бы последнюю неделю, хоть три-четыре дня – держать за руку, беседовать – вот уже внезапная смерть и не кажется им такой «хорошей». Это ведь все еще одна и та же смерть, но как меняется восприятие – все потому, что мы судим только из своих представлений. Поэтому и не нужно строить догадок о чьих-то последних минутах. Неважно, как именно умер Коити – Будда Амида, как и поклялся, принял его в Чистой земле и даровал новую жизнь в качестве бодхисаттвы, каким он и вернется к нам, ныне живущим.

Сэцуко вся затряслась.

– Но могу я еще раз… Еще раз поговорить с моим сыном? Хоть он теперь и бодхисаттва…

– Восславь имя Будды, и тогда…

Сэцуко глубоко вдохнула и, сжимая левой рукой дрожащую правую, попыталась успокоиться, но у нее ничего не вышло. Она ничком повалилась на татами, сотрясаясь от рыданий.

Ей вторила Ёко, сидевшая напротив столба.

Я не плакал – лицо застыло, будто мне надавали крепких пощечин, только губы скривились так, что стало больно.

Настало утро.

Пятое утро с тех пор, как Коити умер.

До этого я, лежа в кровати, некоторое время обычно размышлял, где я и что делаю, который теперь час, и только потом открывал глаза, сейчас же я вскакивал с постели от одной мысли о том, что мой сын мертв.

Эта ужасная правда каждое утро врывалась в мой сон, точно бейсбольный мяч, брошенный мальчишками прямо в оконное стекло, с громким треском влетающий в дом. Ночью я спал беспокойно.

В доме было еще темно, но уже чирикали воробьи, и тихонько вторили им камышевки. Интересно, а какой голос у той птахи с белоснежной грудкой?.. Я попытался собрать в единую картину разрозненные куски сновидений, но тут мое внимание привлек какой-то запах.

Пахло чем-то подгнившим – кажется, это еда и напитки, оставшиеся после поминок, а еще…

Похоже, тело начало разлагаться. Теплая погода сделала свое дело.

Чувства переполняли меня, но какие именно, понять я не мог – просто слишком устал. Я был практически истощен, и все же продолжал ощущать внутреннее напряжение. Мое физическое тело будто заняло оборонительную позицию по отношению к эмоциям. Я не мог больше это терпеть – эту печаль, эту боль, эту ярость…

Желудок вдруг скрутило – будто невидимый кулак резко сжал внутренности. Я пошевелил правой ладонью под одеялом, потирая живот.

Запах все еще стоял в комнате.

Я закрыл глаза и сосредоточился на своих ощущениях.

Через ноздри запах проникал в мое тело, попадал в кровь и разносился все дальше… Казалось, я тоже гнил изнутри – вот только я все еще был жив.

Все закончилось.

Все закончилось, но я был жив…

Я должен продолжать жить, должен похоронить Коити.

Жить…

После завтрака Сэцуко протянула мне что-то, завернутое в фуросики. Развязав сверток, я увидел траурный костюм. Мне одолжил его председатель нашего товарищества соседей.

Я надел черное кимоно из тонкого блестящего шелка с изображением пяти родовых гербов и хакама, а Сэцуко помогла с завязками и поясом.

Принесли гроб, сделанный из дерева павловнии.

Мы положили в него тонкий футон и подушку.

Потом мы приподняли тело Коити, чтобы завернуть в покрывало, на котором он лежал.

Сэцуко повесила на шею нашего сына ритуальную ленточку, а затем мы всей семьей взялись кто за его голову, кто за руки, кто за туловище и перенесли его в гроб.

Моя мать склонилась у гроба и вложила четки в ладони Коити, соединив их у его груди.

Настоятель Сёэн-дзи положил на тело Коити сложенный в три раза листок бумаги с именем Будды Амиды.

– Поскольку при жизни Коити не получил монашеского имени, я как настоятель храма, прихожанином которого он являлся, сам проведу церемонию пострига – поклянусь от лица Коити в верности Трем сокровищам: Будде, закону и монашеской общине, и да найдет он в них спасение!

Все мы сложили руки в молитве.

– Нелегко принять человеческий облик, но мы уже его приняли; нелегко услышать голос закона, но мы слышим его, и если нам не спастись в этой жизни, значит, суждено в следующей – так станут же Три сокровища нашим пристанищем!

Настоятель три раза приложил бритву к волосам Коити, изображая, будто сбривает их.

– Пусть Будда станет моим пристанищем!

И да постигну я великий путь, поклявшись вместе с другими живущими следовать его учению.

Пусть закон станет моим пристанищем!

И да погружусь я вместе с другими живущими в кладезь знаний Будды, преисполняясь бескрайним океаном мудрости.

Пусть община станет моим пристанищем!

И да будем мы едины вместе с другими живущими, не встречая препятствий на пути своем.

Закон превыше всего, закон глубок и деликатен, и во веки веков нелегко оказаться пред ним, но мы взираем и обращаемся в слух, принимаем и сохраняем его. И да откроется нам истина Будды.

Настоятель вручил мне листок бумаги с посмертным именем моего сына.

Скончался тридцать первого марта пятьдесят шестого года Сёва

Монашеское имя: Сяку Дзюнко