Токката и фуга

– Я знал, что вам понравится, – кричал он в экстазе, – мальчики и девочки, играющие в снежки! Мальчики и девочки!

Кончита-Томас перевела дыхание, выбросила последний клок бумаги, закричала:

– Можно остановить прогресс?

– Нет! – заорала толпа.

– Есть в современном обществе мальчики и девочки или есть просто дети?

– Есть просто дети! – кричали гости фанатично.

– Каждый волен решать, кто он?

– Каждый волен решать, каждый свободен! – Улыбок на лицах в толпе уже не было. Люди больше напоминали стадо коров под глубоким гипнозом.

– А теперь в знак нашей солидарности – целуйтесь! Мужик с мужиком, женщина с женщиной! – крикнул Томас-Кончита.

Дмитрий с удовольствием притянул к себе Андрея, стал целовать его – страстно, мокро.

Все целовались со всеми, похотливо извиваясь.

– А теперь самое главное, вносите! – истерично завопила Кончита-Томас.

Под общее улюлюканье, под чавканье поцелуев, под сладкие стоны, из отеля вынесли портрет Александра Дугина и водрузили его на барную стойку.

Томас-Кончита визгливо заорал:

– Наполните бокалы ваши мочой!

Гости стали мочиться в стаканы, бокалы из-под вина, в фужеры, в пивные бокалы.

Кончита-Томас обворожительно глянула на Дмитрия, пропев красиво:

– Дмитрий, поможешь мне завершить ритуал?

Дмитрий широко улыбнулся, стал расстегивать свои джинсовые шорты.

Томас-Кончита, виляя бедрами, стянул джинсы и трусики-бикини, улегся на стол, на котором только что стоял, привычным движением развел ягодицы.

Толпа неподвижно стояла – каждый с собственной мочой в руках.

Как только Дмитрий вошел в певца и тот издал свое сладкое «ах», гости бросились к портрету Дугина и стали выливать на него мочу, каждый из своего стакана.

Стол, на котором лежал трансвестит, ходил ходуном и гнусаво скрипел.

Кончита-Томас сладострастно охала, закатив глаза.

Толпа орала, визжала, лила на портрет Дугина мочу, швыряла в него пустую тару. Два бокала разбились, кто-то поранил о стекла ногу, на полу возле бассейна появились кровавые следы. Через минуту еще четыре пары мужиков и несколько пар загорелых красоток трахались у всех на виду. Остальные плевали в портрет, били его, орали с ненавистью:

– Поганый фашист!

– Бородатая свинья!

– Будь проклят!

– Ты у меня еще сосать будешь, сука!

Томас-Кончита содрогался под Дмитрием, безумно улыбаясь, облизывая губы длинным языком, размазывая вокруг них помаду.

Хлесткие удары мускулистых ляжек Дмитрия о ягодицы Кончиты-Томаса уносили сознание Андрея все дальше и дальше – в жаркий блевотный туман.

Мутнеющий взор его выловил сосредоточенное лицо Гюль, издалека наблюдавшей за происходящим.

Глаза его закатились, он подался вперед, выпал из кресла и, потеряв сознание, упал на пол.

Андрей открыл глаза уже в номере. Увидел испуганного Дмитрия и врача. Болела голова, тело подрагивало.

– Теперь все хорошо, пусть отдыхает, – сказал врач-араб с мясистым носом в пол-лица.

Собрал свои пузырьки, ватки, шприцы и ушел.

Дмитрий сбивчиво пустился в объяснения:

– Андрюш, прости, извини меня… Понимаешь, в этом отеле свободные нравы, здесь подлинная свобода… Мы тут друг друга не стесняемся. Политики в городах и странах кричат о свободе личности, об индивидуализме и открытости. На деле же кругом иерархия, травля и фашизм. У нас тут все иначе… Посмотри – сотрудница отеля, Гюль, открыто поклоняется Дьяволу – и ничего. Она прекрасный работник – и мне все равно, во что она верит. Томас – наш постоянный клиент. И у него свои слабости. Он оставляет здесь столько денег, что мне не кажется зазорным иногда поучаствовать в его милых шабашах. Если мир хочет настоящей свободы, пусть готовится к стиранию всех границ.

Андрей смотрел в потолок. Сухость изо рта медленно ползла вниз. Он чувствовал, как высыхают желудок, печень, почки.

Он понимал – нельзя долго думать о том, что произошло у бассейна. Все равно их больше. Все они тут правы, один он не прав. Что и доказал своим нелепым обмороком.

Он положил свою ладонь на лапу Дмитрия.

– Ничего страшного, – прошептал. – Только больше так при мне не делай. Мне это непривычно и жутко. И это издевательство над портретом человека… Каким бы он ни был, но он человек…

Дмитрий накрыл его ладонь второй лапой, заверил:

– Нет, конечно, нет. Я не буду. Не буду.

Помолчал, подумал, произнес:

– И это – не человек. Это вымирающий вид. Засохший много веков назад кусок говна. Он как динозавр, только опаснее. Динозавры сдохли вместе со своим прошлым. А этот – тянет, тянет и тянет все сгнившее, отжившее старье в нашу современность, в наше будущее. Свинья он, хотя и философ. Динозавр он, хотя и свинья.

Андрей чувствовал, как уплывает в тяжелый сон.

Сквозь колыхание серой пелены разобрал:

– Поспи, поспи. Набирайся сил…

Гюль и Эдиз осматривали апартаменты, в которые через два часа должны были въехать двое бизнесменов из Венгрии.

Эдиз с удовольствием наблюдал, как Гюль рассматривает шторы, проверяет подоконник, изучает идеальное натяжение покрывала на кровати. Ее татуировки, в которых он ни черта не смыслил, словно помогали ей – отодвигали, смотрели, вытирали мебель.