Мой отец никогда не делал того, что делали другие отцы. Он никогда не играл со мной в футбол, мы даже никогда не смотрели вместе спортивные передачи. «Я занят, как-нибудь в другой раз», – отмахивался он от меня. При этом у него всегда находилось время, чтобы напиться… Моя мать тоже говорила, чтобы я не путался под ногами и шел играть с друзьями. Но у меня не было друзей! Я боялся привести кого-нибудь к нам домой. Родители игнорировали меня, казалось, что им все равно, чем я занят, лишь бы их это не беспокоило.
«Получается, что ты лучше себя чувствовал, если тебя не видели и не слышали? Каково это – быть невидимкой?» – спросила я Виктора. На его лице отразилась боль:
Это ужасно. Я все время чувствовал себя сиротой. Я был готов сделать все, что угодно, чтобы добиться их внимания. Однажды, мне было тогда одиннадцать лет, я пришел в гости к товарищу, а его отец забыл бумажник в гостиной. Я украл у него пять долларов, надеясь, что меня поймают! Мне было все равно, какой скандал устроили бы мои родители, – я хотел, чтобы они вспомнили про меня…
С самых ранних лет родители дали понять Виктору, что его существование помеха для них, а не благословение. Его эмоциональная невидимость подкреплялась тем, что она спасала его от жестокого обращения отца. Виктор продолжил свой рассказ:
Каждый раз, когда я пытался возражать, отец унижал меня. Если я осмеливался повысить на него голос, он бил меня. Я быстро научился не попадаться ему на глаза. Если я искал защиты у матери, она начинала плакать, как маленькая, а это всегда раздражало отца, он злился и лупил кого-нибудь ремнем – первого, кто попадался под руку. В итоге я чувствовал себя вдвойне виноватым за то, что спровоцировал все это. Так я научился проводить вне дома большую часть времени. В двенадцать лет я устроился на работу и старался задерживаться там допоздна, чтобы не идти домой. Утром я уходил в школу на час раньше, чтобы успеть исчезнуть до того, как проснется отец. До сих пор я вспоминаю то чувство одиночества, когда сидел один в пустом школьном дворе, ожидая, когда придет кто-нибудь еще. Самое печальное – мои родители вряд ли замечали мое отсутствие.
Я спросила Виктора, не думал ли он, что те же самые страхи, которые мешали ему в детстве, так же контролируют его взрослую жизнь. Виктор согласился с грустью:
Да, думаю, так и есть. Я просто не могу никого оскорбить, как бы мне ни хотелось этого. Я проглатываю столько слов, которые надо было бы сказать, что кажется, однажды меня ими просто вырвет. Я не могу спорить и конфликтовать с людьми, даже с теми, кто мне абсолютно безразличен. Если я считаю, что мои слова могут ранить кого-то, я не могу их произнести, и все тут.