Толедские виллы

ПИСЬМО

Дон Арталь! Родители выдают меня замуж, и выдают не за Вас. Спросили моего согласия — душа ответила возмущением, глаза слезами, сердце вздохами, лицо мучительным смятением, только язык посмел оскорбить Вас и вымолвить «да». Им повелевали страх и послушание. Будьте стойки в Ваших — вернее, моих — бедах; возможно, они струсят и оставят Вам жизнь, но я по моему горю чувствую, что оно отнимет мою в уплату за нас обоих.

— Не буду также утомлять вас описанием безмерных моих терзаний и скорби. Ежели вы сумели представить себе огромность моего счастья, отмерьте такую же величину и добавьте к ней разность между безнадежной утратой и еще не исполненной надеждой. Я поделился с доном Родриго, и он — другая половина моей души — был огорчен чрезвычайно. Мы узнали имя счастливого влюбленного — если такого звания достоин жестокий тиран, — узнали и то, что контракт уже подписан. Дон Родриго пытался меня утешить, его увещевания окончательно подкосили мое здоровье — когда лекарство применено некстати, то чем оно сильней, тем вредней. Огорчения уложили меня в постель, и вот уже десять дней я призываю смерть, утешительницу несчастных. Все это время соображения чести не позволяли вашей сестре исполнить долг сострадания и любви — она ни разу не прислала за мною, не написала, — видно, ей казалось, что такая ее беззаботность избавит меня от любовных забот и что, не выказывая сожаления, она возбудит во мне целительное разочарование. Однако вчера, узнав, до какой крайности довело меня ее равнодушие и в какой я скорби, она в этом втором письме озарила Меня лучом надежды, которую я полагаю верной, ибо зиждется она на вас, великодушный кабальеро.

И, достав другую записку, он прочитал следующее:

ПИСЬМО

Всего два дня сроку дали родители моей жизни, ибо выйти замуж за нелюбимого для меня все равно что расстаться с нею. Но я жажду этого избавления от мук, терзающих меня с тех пор, что я узнала, в какой опасности Ваша жизнь. Ежели бы мой брат Марко Антонио узнал то, что я не смею ему сказать, я уверена, судя по его любви ко мне и уважению к людям из Вашей страны, что он возвратил бы жизнь нам обоим. Предлагаю испробовать это средство. Похлопочите Вы, а он все сделает, но лишь в том случае, если у Вас еще есть силы жить; если же и впрямь Ваша смерть близка, так пусть умру и я.

Такова причина, друг мой и повелитель, по которой я призвал вас, с одобрения дона Родриго, моего родственника и вашего слуги. Ежели опасность, грозящая моей жизни, ваша любовь к сестре, ее уважение к вашему благородству — быть может, напрасное, когда и вы поддерживаете насилие над чувствами, — ваше уважение к Испании, моя знатность, богатство и, наконец, ваша доблесть, великодушие и опытность в любви побудят вас вернуть мне здоровье и вечное счастье, я буду вечным вашим должником, благодарным братом и ревностным глашатаем столь высоких милостей.

Дальше язык передал слово слезам, и все завершилось обмороком, который, казалось, мог положить предел его жизни. И чтобы предел был положен не ей, а страданьям, я, испытывая сочувствие и приязнь к статному, учтивому арагонскому кабальеро, позвал удалившихся; страждущего влюбленного привели в чувство, и после нескольких утешительных слов я сказал: