Толедские виллы

И случилось так, что морю надоело оказывать нам любезный прием, и оно взглянуло на нас тем взором, каким глядит хозяин на непрошеных гостей, желая выставить их из дому. На пятый день разразилась внезапная и грозная буря — ни паруса, ни весла не могли направить галеру к берегу, в виду которого мы шли; нас отнесло в открытое море, галеры трещали по швам, ветер гнал нас все дальше, низкие борта суден не сулили надежной защиты, с наступлением темноты мы потеряли из виду придававший нам бодрости фонарь на главной галере; кормчие, надсмотрщики, гребцы обезумели, женщины лежали в обмороке, все пассажиры, не переставая,. читали молитвы — хотя сама смерть нас миновала, мы вдоволь нахлебались ее микстуры, почти столь же горькой, как она, ибо волны грудью ударяли нам в грудь, и смертельное это снадобье из зловещей ее аптеки мы поглощали не унциями, а кинталами — то был настоящий потоп! Я описала бы вам в подробностях чудовищную бурю, когда б нашему полу были доступны морские словечки, — все эти шкоты, тросы, шканцы, снасти, майна, вира и так далее, с помощью которых управляют деревянным морским конем, — и когда б не было столь обычным, а потому надоевшим приемом всех, кто описывает плавания или сочиняет истории, изображать невиданные кораблекрушения и ужасные происшествия, — надо признаться, что строптивая стихия становится из-за этих писак с каждым днем не страшней, а несносней. Довольно вам знать, что буря, застигшая нас, длилась лишь до рассвета, и все же была так сокрушительна, что самые опытные моряки никогда ее видывали подобной. Утром разразился страшный ливень — пресной воды лилось с неба столько, что она умерила горечь морской. Тайна Натуры, скрытая в ее недрах, как и многие другие! Вода, льющаяся из туч, ровняет горы волн — видно, они, признавая исконное родство и свойство с небесной влагой, встречают ее гостеприимно, радуясь, что она изменилась к лучшему, что, вознесшись паром, возвращается в виде хрустальных капель и несет умиротворение.

Наконец, ветер утих, а с ним — ужас в наших сердцах, мы сразу забыли о миновавшей опасности, словно то был сон и не мы были на краю гибели всякий раз, когда злобно налетал ветер и ярилось свирепое море. Никогда не увидишь в столь близком соседстве веселье и горе, страх и уверенность, как во время плавания по морю. Минуту назад смерть глядела всем в глаза, люди рыдали, призывали святых, давали обеты, обнимались, исповедуясь друг перед другом и прощаясь; и вот они уже поздравляют один другого, поют, хохочут, играют в карты и вместо благочестивых клятв выкрикивают кощунственные, запрещенные второй заповедью, — никто уже не помнит своих обещаний, точно вместе с бурей унеслась прочь их память.

Днем мы приблизились к Сардинии, не зная, что сталось с остальными тремя галерами, нас сопровождавшими. Капитан тут изгнал из своей души благие намерения, которые, как я полагала, должен был пробудить страх смерти, и дозволил вернуться помыслам гнусным и злобным: он задумал избавиться от дона Хуана и заодно — от своей ложной ревности. Дабы осуществить свой план безнаказанно, он, поздравив всех нас и возблагодарив небо за избавление от, казалось бы, неминуемой смерти, обратился к Клавеле — этим именем я назвалась на галере, скрыв свое собственное, — со словами ободрения и, суля нам скорый отдых, сказал:

— У нас на галере маловато съестных припасов, но на безлюдных островах, что отделяют нас от Сардинии, царит изобилие — там полным-полно оленей, зайцев, кроликов и горных коз. Мне, правда, дан приказ, под страхом смерти, не становиться нигде на якорь, кроме как в Неаполе. Поэтому я думаю лишь подойти поближе к вон тому островку и отправиться туда в лодке вместе с доном Хасинто и полдесятком солдат, — израсходовав немного пуль и пороху, мы сумеем в тамошнем лесу настрелять дичи для подкрепления сил, а Валерио (так назвался мой возлюбленный) останется на галере со своей сестрой.

— Нет, нет, — сказала я, — если вы хотите, чтобы в благодеяниях ваших не было ни малейшего изъяна, не забирайте у нас дона Хасинто — для моего брата и меня лишиться его общества даже на самый краткий срок будет таким же мучением, каким была буря, тем паче что он от нее сильно ослаб и это может служить для него оправданием.

Дон Хуан поблагодарил меня и сказал, что полезнее всего для его здоровья и настроения походить по твердой земле; он согласился сопровождать капитана, а тот, усмотрев в моей просьбе новое подтверждение своих догадок, окончательно уверился, что дон Хуан — мой возлюбленный, и твердо решил погубить его. Спустили на воду лодку. В нее сели шестеро галерников, шестеро солдат с аркебузами, дон Хуан и коварный капитан, а я осталась с доном Далмао, терзаясь недобрым предчувствием, — хотя злобный умысел нашего врага был мне неведом, душу томило смутное опасение, что случится беда, но откуда она придет, я, конечно, не догадывалась.