Толкин русскими глазами

Другие переводчики отказываются от противопоставления "с надеждой или без нее", что делает утверждение Эльронда однобоким. Эльронд у Немировой намекает на противопоставление, но этому намеку недостает убедительности утверждения у Толкина:

- Вам остается только сопротивляться - пусть даже без всякой надежды (Н ХК.282).

К следуют той же самой линии рассуждений. Их Эльронд говорит, что имеющаяся у гномов надежда слаба. Возможно, так оно и есть, но при этом устраняется выбор, который Эльронд Толкина предоставляет гномам.

- Гномам остается только стоять насмерть и надеяться на лучшее, хотя надежда эта будет слабой (К СК.362).

Такая формулировка придает совету Эльронда зловещий подтекст задолго до того, как сам Толкин готов был это сделать. Вариант М, как всегда, исполнен обреченности и уныния.

- Ты поймешь, что у вас нет иного выхода, кроме битвы с Врагом не на жизнь, а на смерть - даже без надежды победить в этой битве (M Х1988.297).

Версия М отказывается от надежды на победу, в их изложении теория "северного мужества" эксплицитна и применима ко всем, в то время как Толкин предназначал ее лишь для гномов. Борьба с Врагом вплоть до всеобщей гибели в конце мира без надежды на победу - такова сущность теории "северного мужества". И она четко укладывается в версию "Властелина Колец" в трактовке М

Волковский, как обычно, в этом эпизоде следует за М Его Эльронд также говорит гномам, что они должны бороться "даже без надежды на победу" (В ДК.ЗЗЗ), в соответствии с его - и М - определением проблемы в терминах победы или поражения.

Покорность судьбе - ключ к разгадке стойкости русских людей перед лицом всех тяжелых испытаний, выпадающих им на долю. Склонность русских к фатализму и предопределению отметил еще Петр Яковлевич Чаадаев101, описывая русский национальный характер. "Самой глубокой чертой нашего исторического облика является отсутствие свободного почина в нашем социальном развитии. Присмотритесь хорошенько, и вы видите что каждый важный факт нашей истории пришел извне, каждая новая идея почти всегда заимствована"102. Эта покорность усиливалась тем, что православная церковь всегда видела в безропотном принятии земного страдания путь к божественному искуплению. Русские "заимствовали" именно эту христианскую традицию. Такой взгляд на жизнь уравновешивает отчаяние смирением и покорностью.

Чаадаев рассматривает этот выбор как ошибочный. "В то время, когда среди борьбы между исполненном силы варварством народов Севера и возвышенной мыслью религии воздвигалось здание современной цивилизации, что делали мы? По воле роковой судьбы мы обратились за нравственным учением, которое должно было нас воспитать, к растленной Византии, к предмету глубокого презрения этих народов. ...> Выдающиеся качества, которыми религия одарила современные народы и которые в глазах здравого смысла ставят их настолько выше древних, насколько последние выше готтентотов или лопарей; эти новые силы, которыми она обогатила человеческий ум; эти нравы, которые под влиянием подчинения безоружной власти стали столь же мягкими, как ранее они были жестоки, - все это прошло мимо нас. ...> Сколько ярких лучей тогда уже вспыхнуло среди кажущегося мрака, покрывающего Европу. ...> обращаясь назад к языческой древности, мир христианский снова обрел формат прекрасного, которых ему еще недоставало. До нас же, замкнувшихся в нашем расколе, ничего из происходившего в Европе не доходило"103.

Философскую границу между православной и католической церковью можно наблюдать на карте Европы как разделение алфавитов, отмечающих, которая из церквей появилась на этой территории первой. Православие принесло кириллицу, а католичество латиницу. Русские, белорусы, украинцы, болгары и сербы пользуются кириллицей. Поляки, чехи и словаки используют латиницу.

Чаадаев был прав в том, что Россия заимствует приходящие извне идеи: на смену язычеству из Византии пришло христианство, которое в свою очередь сменил заимствованный коммунизм, впоследствии замененный импортом рыночного капитализма. Единственное, что он не учел - - это факт, что заимствование всегда адаптируется к российской почве, на которой произрастает. Еще Дидро (1713-1784) в беседе с русской императрицей Екатериной Второй заметил: "Идеи, перенесенные из Парижа в Санкт-Петербург, приобретают иной оттенок"104. Перевод М - хороший тому пример. Фатализм, предопределенность и мрачность - вот какие оттенки они добавляют к Толкину. И это всегда было характерной чертой русской литературы.

М - представители "старой гвардии". Другие переводчики в своих менее политизированных версиях представляют новый уклад жизни, заимствуя из-за границы более свежие идеи. Если какой-то христианский писатель и открыл заново красоту языческой старины, то это был Толкин, а новые переводчики преодолевают раскол, описанный Чаадаевым, из-за которого идеи Европы оставались за пределами России.