Только б жила Россия

— Господи, упокой души новопреставленных рабов твоих… Иуда Васильич, езжай в бригады, собери всех, кто есть… — Он помедлил, ежась как от нестерпимого холода. — Труби отход, квартирмейстер, не видно ни зги… А вы, вьюноши, передайте о том Родиону Христиановичу.

С ним на сей раз не спорил никто. Догорела ружейная трескотня, бабахнул — особенно гулко — последний выстрел. Ночь темным крылом пала окрест, развела стороны.

Борис Петрович маялся. Прилег было на один бок, потом на другой — лицом к парусине, ни с того ни с сего привстал… Срам, срам на седую голову! Любая шавка из подворотни облает, и не пикнешь, выставленный на позор перед всем белым светом. Тут и Александр Данилович не преминет отыграться. «Я ли, мол, не упреждал, но вы не послушались, доверили старой колоде передовой корпус… Оборо-о-о-она!» За что… невзлюбил? За то что мне, а не ему фельдмаршальский чин — первому? Да ведь будешь и ты при звезде. Пойми! (Борис Петрович словно вел беседу с Алексашкой.) Будешь!

Опамятовался — в ужас пришел. «Ей-ей, заговариваюсь!»

У изголовья сидел Курбатов, для кого-то Алексей свет Александрович, обер-инспектор правительственной Ратуши, то бишь Бурмистерской палаты, а для него по-прежнему Алешенька, Алешка… Шереметев приоткрыл мутный глаз.

— Вот, полюбуйся, каково твоему господину… по глупости людской!

— В одну петлю всех пуговок не устегнешь. Так и люди-человеки, — утешал Курбатов. — Чего же казниться, ваше сиятельство?

— Да как же… что я господину бомбардиру-то скажу?

— Поверь, обойдется. Петр Алексеевич справедлив… — Курбатов оглянулся назад, предостерегающе замахал руками. — Тс-с!

— Кто… там? — слабым голосом спросил фельдмаршал.

— Родион Боур.

— Пусть войдет… Ну, чем порадуешь новеньким? — фельдмаршал покривился.

— Шведский выходец на лагерь набрел.

— Не лазутчик?

— Думаю, нет. Утопил на водопое лошадь, убоялся расправы, дал тягу. В расспросе показал: из левенгауптовых сил едва половина в Ригу ушла. О том же — письмо сенаторское, в Ревель адресованное. Дескать, если бы не ночь, не спасся б ни один швед!

— Не спасся! Тогда пошто Левенгаупт на поле возвернулся, нашу артиллерию забрал и победителем себя оповестил? — Фельдмаршал слегка приподнял красное, в отеках, лицо. — Уйди, Родька, не трави душу!

— Борис Петрович, я-то здесь при чем? Игнатьев дело испортил, никто кроме…

— И ты помог, и ты… Кинуло тебя под за́мок!

— Но… там было все, как надо.

— А Левенгаупт ушел. И усилясь, кровопуск нам устроил… Уйди-и-и-и! — Борис Петрович снова уткнулся в подушку.

Боур, выйдя из шатра, выругался…

Через день, поутру, на гродненской дороге появился всадник в сопровождении нескольких драгун. Он подлетел к ставке Шереметева, спрыгнул, и все угадали в нем, пропыленном с ног до головы, лейб-прапора Сашку Румянцева.

— Письмо от господина бомбардир-капитана! — выпалил он. — Фельдмаршалу, лично в руки!

— Тише, не столь громогласно, — испуганно сказал Аргамаков. — Борис Петрович… в хвори второй день.

— Что за шум? — донесся из шатра надтреснутый голос.

— Государев гонец, ваше-ство.

— Зовите…

Шереметев сорвал с плеши мокрую тряпку, поцеловал пакет, скрепленный красным сургучом, кивнул Курбатову.

— Читай, Алешенька, у тебя глаза острее.

— «Мин херр. Письмо ваше я принял, из коего выразумел некоторый случай, проистекший от недоброго обученья драгун, о чем я многажды говаривал. Не извольте о бывшем несчастии печальны быть, понеже всегдашняя удача много людей ввела в пагубу, — но забывать и паче людей ободрять. Питер».

— Дай сюда! — не своим голосом крикнул Шереметев, перенимая бумагу. Торопливо пробежал глазами кривые, вразброд и враскид, строчки, вскинулся, забегал по шатру. — Кафтан, шпагу, сапоги!

— Но, ваше-ство, вам бы… — заикнулся Аргамаков.

— Коня, черт побери! Фельдмаршал я или пешка? — И Румянцеву: — Что на словах передать велено? Быстрей!

— Осадное войско с господином бомбардир-капитаном выступает к Бауску и Митаве.

— Слава всевышнему! — Борис Петрович прекратил беготню, впервые без гнева подумав о бригадном командире, по чьей вине уплыла верная победа. — Ах, Игнатьев, Игнатьев… Жаль молодца. Какие виды подавал, и все насмарку… — Он задиристо повернулся к свите. — Хлеб испечен, подводы готовы?

— Так точно.

— А ремонтеры полковые отправились, как было указано? Что-о-о-о-о? Сей же секунд!

15

Истек август, вот и осень чубарая незаметно подкралась, а осадное петровское войско знай толклось у Митавы, не в силах взять замок. Как и в июне, русские играючи одолели городской вал, миновав извилистые каменные теснины, уперлись в крепость, где засел комендант Кнорринг с полутора тысячами солдат. История повторилась, при единственной лишь разнице: тогда это был попутный, никем не предусмотренный наскок, едва не увенчавшийся полным успехом, теперь подошли всерьез, надеясь круто переломить ход всей кампании семьсот пятого года.