Только б жила Россия

— А-а, ты про это… Когда-то головы торчали, — спокойно поведал Пашка Еремеев.

— Чьи головы?

— Да стрелецкие, парень… Думаешь, он один, столб-то? На всех большаках вкруг Москвы понатыканы, иждивеньем Льва Кириллыча Нарышкина, дяди государева. У него, братан говорил, заводов пропасть, выделал в одночасье! — Пашка потоптался перед громадиной, вслух, по складам, прочел надпись о давних стрелецких винах, пошмыгал носом. — Ноне черепа смирнехонькие, а вот как-то позалетось иду из рощи — по грибы ходил, — ветер оглашенный, морось, темень, и они диким свистом наддают… Где и кузовок посеял, не знаю. Бёг, понимаешь, три версты, до самого Земляного вала! — Пашка вспомнил о мишени, спохватился. — Эка наши-то куда утопали, а мы… Ганька, берись!

Тот, побелев, неотрывно глядел на столб.

— Оглох? Вот те сержант спину-то всчешет!

Ганька не слышал будто…

— Что-то втемяшилось, не иначе, — хохотнул Павел. — Айда, можаец, а он пусть постоит… Ну, чудило!

— Эй, берегись! — раздался над ухом звонкий голос.

Школяры едва успели отпрыгнуть к канаве, и мимо пронеслась крытая повозка с озорной длиннокосой девахой на облучке. Блеснули быстрые карие глаза, и Савоська словно понес в себе какую-то отметину.

— Чай, преображенская, — выговорил Пашка. — Там таких бойких пруд пруди!

Но повозка в полуверсте от них свернула, покатила полем, задернутым черной пороховой копотью.

— Прет на выстрелы прямо. Ну шальная! Савоська не отозвался, пристально глядя вслед.

— Во, теперь ты кол проглотил! — в сердцах посетовал Пашка. — Аль мне одному цитадель-то волочь? Больно хитрые будете!

Когда питомцы артиллерной школы выбрались к роще, там вовсю гремела ружейная стрельба, — учился новонабранный драгунский полк. Вернее, экзерцировала одна только рота, остальные сидели на опушке, ждали своей очереди. В стороне, на взгорке, стояла верхами группа офицеров, угадываемых по белым галстукам и серебряной оторочке шляп. Филатыч всмотрелся из-под руки.

— Передний-то никак Мельницкий, Семен Иваныч? Года три тому был отставлен за старостью, и — сызнова на коне!

— Знавал? — с интересом спросил Пашка.

— Встречались, и не раз. Теперь вместо него Игнатьев, тоже добрый полковой.

— А верно, что в ротах драгунских сплошь недоросли с однодворцами?

— Ну не сплошь. И рекрут немало, из деревень и монастырей. Швед — не дай бог — сосет кровушку, ежедень бои.

Макарку-рязанца занимали всадники, одетые в коричневые кафтаны, красные штаны и ботфорты, — смотрел во все глаза, легонько вздрагивал при слитных залпах. Вот первая шеренга выпалила с седла и тут же распалась на две струи, двинула в объезд конного квадрата. Ее место проворно, хотя и не очень стройно, заступила вторая, тоже огнисто сверкнула фузеями и поехала в обтек третьей шеренги.

— Чудеса! — восхитился Макар.

Савоська озадаченно поскреб в затылке.

— С коняг-то целиться худо, сошли б наземь…

— У драгун свой манир, — строго молвил Филатыч. — Стоять наперекор вражьей коннице.

— А пехота?

— И она пуляет, но по пехоте. Линия супротив линии. Запомните: огневой бой — наиглавное и для драгун, и для солдат. Про нас, пушкарей, и говорить нечего.

Савоська недоуменно развел руками.

— Везде пальба… Кавалерия-то зачем, с какого боку?

— А вдогон кто пойдет, если враг в испуге отшатнется? — вскипел раздосадованный сержант. — Вы — на пушке верхом? На то и палаш у драгуна: скачи, настигай, руби. Или вдруг неприятельская партия с тылу наедет, а патроны в сумах кончились. Как быть? И опять палаш — молодец!

— У-у-у…

— Цельная линейная наука, смекай. Не одна мудрая голова колдовала, и не один век! — Филатыч задумался. — Правда, швед порой чудит. Под Везенбергом, помню, с голым палашом кинулся, когда в кольцо угодил!

Сержант и школяры смолкли, наблюдая за поворотами конницы. В первом плутонге особенно выделялся крайний всадник — жилистый, ловкий, точно спаянный воедино с игреневой ногайской кобылкой. Пока шеренга перестраивалась, он скусил новый патрон, зарядил ружье и с руки, не целясь, выпалил по вороне, что на свою беду пролетала над ним. В небе закружились перья…

«Верткий малый. Кто ж таков?» — ошарашенно переглянулись артиллеры. По стрельбе — охотник, по молодецкой посадке — вылитый казак.

— Руссише швайн! — донеслось пронзительное от кучки драгунских офицеров. — Ха-а-альт!

— Немец-то… похвалил небось? — предположил Макарка.

— Во-во, — мрачно отозвался Ганька Лушнев. — Свиньей обозвал!

Начальные побыли на взгорье еще немного, вереницей потянулись к Немецкой слободе. «Пить кофей», — определил кто-то.

Сержант все чаще поглядывал с беспокойством в сторону Преображенского дворца, чьи островерхие башенки и черепичные кровли проступали в оголенных кустах за рекой Яузой.

— Где его черти носят, «дядьку» вашего? — бормотал он сердито. — Где пушка?

— У него кума в кухарках дворцовых. Ей-ей, плеснул за воротник, — ввернул кто-то.

— Ну если он мне московский «тотчас» вздумал поднесть… Пойду проверю!