Только моя (СИ)

Как больно ему ни было, он повернулся, плюнул через плечо назад, и больше никогда в жизни нога его не ступала на родной двор. Отдав последнюю дань на могилах родителей, Мамай навсегда забыл, что в мире есть поселок, в котором он родился и когда-то жил.

Он вообще перестал бы считать, что у него есть семья, если бы не младшая сестра. Через пару месяцев после злополучного визита к Любке Мамай проездом оказался в Донецке. Так и решил проведать младшенькую. С трудом отыскав в куче грязных развалюх дом сестры, Мамай решительно позвонил в дверь. Открыла соседка. Неодобрительно покосившись на его старые затертые джинсы и пропахшую бензином и соляркой куртку, она побрела звать сестру.

Сестренка встретила его на удивление радостно. Полная, но подвижная, она вся светилась неиссякаемым жизнелюбием.

— Ты мой лучик света, — сказал он тогда ей.

Мамай рассказал ей, как встретила его старшая сестра, и услышал то, что меньше всего ожидал услышать.

— Так ты теперь вообще бездомный… Вот это да. А работа есть?

— Ну, кое-какая имеется. — уклончиво ответил Мамай.

— Слушай, я тебя к себе пропишу. Ну, чтоб прописка была, тогда и нормально устроиться сможешь. И жить можешь у меня. У меня кавалеров не бывает. А лет через пять, даст Бог, квартирку себе пробьешь — тебе же жениться пора будет, детишек заводить. А если я раньше замуж выйду — тебе комната будет.

Мамай ничего не сказал. Не нужна ему была донецкая прописка. А вот сестра нужна была. Единственная, родная. Через полгода он купил любимой сестричке трехкомнатную квартиру в центре Донецка, и с тех пор семья для него, его лучик света — это младшая сестра.

Глава 19

В эту ночь Катя так и не смогла уснуть: все ворочалась, думала. И даже на работе, где всегда был сплошной завал и ни минутки свободного времени, из головы не шел странный седой парень, встретившийся ей в парке. Казалось бы, что тут такого — плюнуть и растереть, что толку голову ломать. Ведь он наверняка болен, причем серьезно, иначе почему выглядит как старик? Зачем ей эти проблемы?

Но сердце упрямо отказывалось слушать доводы рассудка. Памятная скамья в парке притягивала словно магнитом, когда Катя возвращалась домой пешком, через парк.

Скамья была пуста, как и многие другие в парке. Изредка попадались одинокие пары, задумчиво бредущие рука об руку, суетливые мамаши с колясками. Катя чувствовала себя невыносимо одинокой.

Ей никогда не везло с взаимной любовью. Вереницы поклонников, сраженных наповал ее веселым задорным нравом, проходили мимо, забываемые уже через пару минут. Кате становилось скучно с теми, к кому не лежала душа. А упрямая предательница как назло позволяла ей влюбляться не в тех. Либо же в тех, чья душа не лежала к Кате. Она любила высоких стройных интеллигентов с загадочным взглядом и искрой юмора. Но изящные интеллигенты, предпочитая маленьких хрупких блондинистых особей, в упор не замечали крупную мужеподобную Катю. И хотя она все время старалась нести свое бремя невезучести с гордой улыбкой и бодро расправленными плечами, где-то в уголках ее белозубого рта таилась грусть.

Как же ей было одиноко.

Быть может именно поэтому ей так приглянулся этот Ярослав. Одичавшая на постылой свободе душа почувствовала такое знакомое ей одиночество в глубине чужой души. И они вмиг стали родными. К сожалению, только с ее стороны.

Да что же она, в самом-то деле! Ведет себя как идиотка — бродит по улицам в поисках малознакомого мужчины, так откровенно пославшего ее куда подальше от своих забот, в то время как вокруг столько людей, здоровых телом и душой.

Стараясь убедить себя, что все происходит как обычно — обычный вечер, обычная вечерняя пробежка, Катя наматывала круг за кругом по аллеям парка, не замечая прохожих, которых едва не сбивала с ног. Тапка устала первой и нехотя плелась за непривычно резвой хозяйкой, высунув язык чуть ли не до самой земли. У Кати будто выросли крылья — она бежала, бежала навстречу призрачной надежде, и казалось, силы ее не иссякнут, пока ее глаза не увидят того, чей образ она день за днем лелеяла в сердце.

Тапку надолго не хватило: сперва она начала скулить, потом зарычала и ухватилась зубами за штанину хозяйки, видно, пытаясь заставить притормозить. Катя от неожиданности споткнулась, потом резко подалась назад. Раздался пронзительный визг: она нечаянно наступила на Тапкину лапу. Катя опустилась на колени перед Тапкой. Та жалобно поскуливала и глядела на хозяйку с упреком.

— Извини, Тапонька. Я не хотела. Что ж ты путаешься под ногами, дуреха.

Катя присела на траву, обняла собаку и прижала к себе. По щеке скатилась одинокая горькая слеза.

— Дуреха, — повторила Катя, обращаясь не то к собаке, не то к себе.

Никого не было на заветной скамейке. Не было во всем парке. Он не пришел ни вчера, ни сегодня, и завтра тоже его не будет. Она его спугнула.

Впрочем, Катя наверняка слишком много на себя взяла. С чего бы это она должна его волновать. Она ведь никто — Тапка, и та ближе. Все-таки восемь съеденных пачек сигарет сближают куда больше пяти минут пустого разговора.