Только море вокруг

— Посмотрим, — повторил он, — что делается на нашем морском театре. В Белом море, — и обвел линейкой круг на карте, — за все время боевых действий не было замечено ни одного перископа вражеской подводной лодки. Ни одного! Фашисты не рискуют приближаться к горлу Белого моря, действуя своим подводным флотом только на дальних подступах к нему и на морских коммуникациях западнее Святого Носа. На всем побережье Белого моря, на Кольском полуострове они до сих пор не высадили и не сбросили с самолетов ни одного десантника. Не сбросили и не сбросят, зная, что это не принесет им никакого успеха. Вот вам и пресловутая гитлеровская «непобедимость»: Где их бьют, туда они не очень-то лезут. В воздухе тяжелее: от вражеских аэродромов до наших морских и сухопутных коммуникаций рукой подать, северная Норвегия рядом. Но на Архангельск, как вы знаете, пока не упала ни одна бомба, не часты налеты и на Мурманск. Правда, над Баренцевым морем хуже: бомбили «Свиягу», обстреляли из пулеметов «Шилку»… Однако и там наши летчики довольно успешно прикрывают транспорта. Долго ли так будет продолжаться? Неизвестно. Очевидно, до тех пор, пока противник не подтянет на север более основательные силы, чем те, которыми он располагает сейчас. Но ведь и мы не будем в это время сидеть сложа руки! И вот из этого «сидеть сложа руки» и вытекают наши задачи. Давайте о них и поговорим — трезво, здраво, а не основываясь на слухах всяких «очевидцев»…

— Ты о Варакине расскажи, — чуть пошире раскрыв глаза, вставил Таратин.

Глотов улыбнулся, отложил линейку, опустился в кресло за столом.

— Вот-вот, Варакин и есть один из таких «очевидцев». Дней пять назад получаю от него радиограмму: на траверзе Орловского маяка обнаружена дрейфующая мина! Чем, думаю, черт не шутит, а вдруг и подбросили господа фашисты какую-нибудь пакость? Связался с военным командованием, послали они туда два тральщика — нет никаких мин. Что за оказия? Вернулся вчера Варакин в порт, я его к себе: «Выкладывай, в чем дело». Мнется Семен Васильевич, ежится. Насилу добился толку. И что вы думаете? Мина, да еще какая! Шли они, оказывается, ночью, и вдруг впередсмотрящий на полубаке как заорет:

— Прямо по носу мина!

Варакин бинокль к глазам, и — точно: блестит, покачивается на волнах, проклятая! На судне — полный назад, руль лево до отказа, да где там: вот-вот кормой стукнется…

— И стукнулись? — сдавленно вырвалось у Ведерникова.

— Нет. — Глотов с усмешкой покосился на него, — не стукнулись. Испугалась, как видно, эта самая «мина» столкновения с судном. А точнее — несло течением корягу, вывороченную где-то с корнями, а на коряге тюлень пристроился отдохнуть, да и задремал. Лежит, поблескивает мокрой спиной, вокруг него корни дерева словно рогульки-ударники торчат… С перепугу не то еще могло показаться…

Последние слова его утонули в дружном хохоте моряков. Не смеялся только сам Василий Васильевич. Нахмурился, нетерпеливо забарабанил пальцами по ручке кресла и, когда установилась тишина, сказал резко, почти сердито:

— Смех — смехом, а выводы для себя из этого случая должен каждый сделать. Суть не в страхе, которого хлебнули Варакин и его люди, не в их ошибке, а в том, что слишком поздно заметили они эту самую «мину», чуть не наткнулись на нее с полного хода. Что это, как не беспечность, не притупление бдительности? Ведь пароход могли погубить, па-ро-ход! А представьте, что судно везет на фронт боеприпасы и снаряжение для нашей армии, сдерживающей натиск врага, что тогда?

Глотов не усидел, опять поднялся и, взмахами руки подчеркивая каждую фразу, продолжал:

— Если в мирное время вместе с судном нередко погибала некоторая часть его команды, то теперь и судну конец, и всему экипажу, и на фронте прорыв, огромный урон, если хотите — поражение по нашей вине! Не доставили мы боеприпасы, потопили их вместе с кораблем, — чем прикажете бить врага? Отсюда и лишние, совершенно ненужные, неоправданные жертвы и, объективно говоря, помощь противнику… Надо крепко запомнить товарищи, раз и до самой нашей победы зарубить себе на носу: сейчас у нас нет торгового флота, весь флот — военный, боевой, вплоть до самого маленького портового буксира. Понятно? Ничего, что на наших судах гражданские, а не военные экипажи. Все равно мы воюем, и не в пятом, не во втором, а в самом первом эшелоне, на передовой линии. Мы питаем и боевые корабли, и военно-морские базы, и армию на берегу, — мы! И коль так, то и службу должны нести по-военному, по-боевому: приказано — хоть умри, а выполни приказ. У кого есть вопросы? Борис Михайлович, у вас?

Ведерников подскочил от неожиданности, вытянулся.

— Нет… Почему у меня? У меня никаких вопросов…

— И сказать ничего не хотите? — Глотов бросил быстрый взгляд в сторону Маркевича, и Алексей покраснел, ожидая, что следующий вопрос будет задан ему. Но и его, и Бориса Михайловича выручил капитан Сааров.

— Разрешите? — поднялся он.

— Садитесь, товарищ Ведерников, — кивнул Василий Васильевич. И мягче, теплее Саарову: — Давай, говори.