Только море вокруг

— Ни души, — сказал старпом. И на маяке, кажись, никого нет. Законсервирован, что ли?

— Кому он сейчас нужен, маяк? — откровенно обиженным голосом отозвался Семен. — Война, светить некому.

— Не скажи, — начал Маркевич и тут же осекся: у подножия маяка, на фоне снега, появилась маленькая фигурка. Человек спешил к берегу, сгибаясь под тяжестью весел на плече, и, достигнув воды, принялся сталкивать шлюпку.

— Стоп машина! — приказал старший помощник, и в мегафон — на полубак, боцману: — Отдать якорь!

Пока на полубаке оглушительно тарахтел якорный канат в клюзе, Алексей еще раз посмотрел в сторону близкого теперь берега. Белая, под цвет снега, шлюпка уже приближалась к судну. Человек в ней греб так, как умеют грести только настоящие, много лет проплававшие моряки. Равномерно, ритмично закидывал он лопасти весел почти к самому носу шлюпки, погружая их в воду чуть более, чем на три четверти, и могучим, красивым толчком сразу выбрасывая легонькое суденышко далеко вперед. Спина его о выгибалась пологим горбом, то прогибалась в пояснице, когда гребец на мгновение сушил весла. «Матрос, — подумал о нем Маркевич. — Или бывший боцман. Ни одному машинисту и кочегару так не ходить».

Он присмотрелся к незнакомцу повнимательнее и решил, что где-то уже видел его когда-то. Видел его широкую, мощную спину, крепкий затылок под шапкой-ушанкой и особенно эту виртуозную, артистическую греблю. Но с полубака послышались удары рынды, якорь лег на грунт, и пришлось прервать наблюдения.

— Сходи отметь в журнале время постановки на якорь. — сказал он Лагутину.

Шлюпка уже подошла к судну, скрылась под бортом так, что с мостика ее не стало видно, и старпом направился вниз встречать гостя. По дороге, у самого трапа, Лагутин перехватил его и молча протянул руку. Лицо у штурмана в эту минуту опять было по-мальчишечьи удивленное и одновременно очень довольное.

— Ты что? — спросил Алексей, отвечая на рукопожатие.

— Читал! — рассмеялся Семен. — Понимаешь, — здорово! Ух, и завертится же, когда сам увидит, что ты написал там!

Маркевич ответил лишь улыбкой и, пока спускался на ботдек, все время чувствовал на себе и одобряющий, и уважительный взгляд второго помощника. А когда сошел на спардек, сразу увидел Егора Матвеевича Закимовского, в обнимку с каким-то бородачом шагающего к нему навстречу.

— Леш… — начал Золотце, но тотчас поправился: — Алексей Александрович, смотри, кто к нам в гости!

Бородач высвободился из-под его руки, сдернул с седой головы мохнатую пыжиковую шапку и, по-старомодному торжественно поклонившись старшему помощнику, прогудел густым, хриплым басом:

— Здравствуйте вам. С благополучным прибытием, значит…

— Петрович?!

— Здравствуй, Олеша. Здравствуй, сынок… — и старый боцман Котлов широко распахнул свои медвежьи объятия.

* * *

Двое суток простоял «Коммунар» в затишке за мысом Русский Заворот, пережидая пока утихнет шторм, и все это время Василий Петрович Котлов провел на судне, а точнее — в каюте старшего штурмана Маркевича. Отстояв вахту, сюда же приходили старший машинист Закимовский, и только ночь на несколько часов прерывала их бесконечные разговоры. Стиралось представление о времени. Не все ли равно темная ночь сейчас мили день, стылый ли зимний ветер стонет за круглыми стеклами иллюминатора или широколистые тропические пальмы дремотно нашептывают на недалеком таинственном берегу? Всем троим начинало казаться, что вовсе не на «Коммунаре» они, не в трудные дни войны отстаиваются у берегов заброшенного далеко на север острова Колгуев, а опять, как и десять с лишним лет назад, на борту «Володарского», где служит молоденький матрос Алешка Маркевич, «бог палубы» боцман Котлов и задиристый, занозистый машинист Золотце-Закимовский.

И только глубокие, горькие складки на щеках, возле рта, у Маркевича, иссеченное морщинами лицо Закимовского да седая, как снег, голова Петровича напоминали о минувших годах, которые — не вернуть…

Постарел Василий Петрович, огрузнел, по-стариковски обмяк, хотя и чувствовались во всей фигуре его остатки былой боцманской силы и хватки. Да и то сказать, — время: восьмой десяток. А ведь как, бывало, подхватывал он на «Володарском» на могучие свои плечи десятипудовые кули с солью, как легко, словно играючи, шевелил тяжеленны и громоздкие ящики с генеральными грузами на погрузках и выгрузках. И ругался как виртуозно, если кто-нибудь из матросов пытался отлынивать от работы, «сачковать»! Драил боцман и молоденького матроса Алешку Маркевича, гонял в хвост и в гриву так, что иной раз небо казалось с овчинку. И любовь свою к морю, и верность морю передал парню на всю жизнь. Потому и глядит теперь на старпома с нескрываемой гордостью, то и дело обдавая его теплом своих глаз, и зовет не как встарь, не Олешей, не по имени-отчеству, как положено звать на судах, а любовно и ласково: сынок.