Только не дворецкий. Золотой век британского детектива

— Не было ли в поведении мистера Гентиша чего-нибудь странного, наводящего на мысль, что он хочет покончить с собой?

— Трудно сказать, сэр.

— А что было после того, как вы подписали завещание?

— Мы с мистером Гентишем минут десять поговорили о подоходном налоге. Затем я вышел из библиотеки и, как обычно, пошел посидеть в саду, пока у меня оставалось время до поезда.

— Значит, вы бывали здесь и раньше? По тому же делу?

— В основном да, сэр.

— То есть мистер Гентиш имел обыкновение менять завещание?

— О да, сэр.

— Часто?

— Семь раз за последние десять лет, сэр.

Наступило молчание. Потом коронер снова обратился к дворецкому:

— Я нашел записку на столе у мистера Гентиша: «Твиллер и Дуайт, четверг, 12:00». Вы можете объяснить, что это значит?

— Это его портные, сэр. Он велел позвонить им и сказать, чтобы завтра к двенадцати прислали сюда примерщика.

— Когда он отдал это распоряжение?

— За завтраком, сэр.

— Следовательно, по крайней мере до завтрака он не помышлял о самоубийстве. В каком он был настроении: в хорошем или дурном?

— Не могу сказать, чтобы мистер Гентиш вообще был расположен к хорошему настроению, сэр. На мой взгляд, он был таким же, как всегда.

— И только после получения телеграммы его настроение испортилось?

— Да, сэр.

— Вы говорили, мистер Уильям приехал из Лондона вчера вечером?

— Да, сэр.

— Как он держал себя с дядей?

— Мне показалось, он слегка нервничал за ужином, но старался быть любезным, насколько я могу судить, сэр.

— А сегодня его весь день не было?

— Как же, сэр, было. Он вернулся днем, но скоро опять уехал.

— Вернулся днем! В котором часу?

— Точно не знаю, сэр, но я видел его машину возле дома, когда шел в библиотеку засвидетельствовать подпись мистера Гентиша, сэр. Это было где-то в полтретьего, и машина еще стояла, когда мисс Мэви стала звонить доктору Меллану, но когда через пятнадцать минут доктор приехал и я открывал ему дверь, машины уже не было.

В наступившем молчании запах маринованных огурцов стал острее. Скрипнули стулья. Всех вдруг одновременно посетила одна и та же догадка.

— Знал ли мистер Уильям о телеграмме?

— Нет, сэр. Ее доставили уже после того, как он уехал.

Снова молчание.

— То есть он не знал, что мистер Гентиш намеревается изменить завещание и что господа… ммм… господа… его адвокаты послали сюда своего представителя?

— Нет, сэр.

Удивительные все-таки существа люди: они могут годами быть знакомы с каким-нибудь человеком, без всякого интереса проходить мимо него по многу раз на день, отлично знать его лицо, манеры, привычки, но стоит им услышать, что от него ушла жена или что он застрелил родную мать, как они готовы толпиться часами, лишь бы еще раз на него взглянуть.

Практически все мы за последние пару лет (а кое-кто и дольше) досыта насмотрелись на Уильяма Гентиша, и никого его вид не приводил в особый восторг, но когда вслед за последними словами дворецкого хлопнула входная дверь и по натертому паркету холла гулко застучали шаги, все взгляды в гостиной обратились к дверной ручке. Среди нас, я уверен, были такие, кто считал праздником день, проведенный вдали от Уильяма Гентиша — мы с дворецким могли бы возглавить список, — однако чем ближе слышались шаги, тем сильнее росло напряжение в комнате, и жужжание одинокой мухи казалось ревом аэроплана. Поскрипывая стульями, мы подались вперед и замерли в ожидании.

Шаги стихли, ручка повернулась, и стулья снова хором скрипнули.

Не знаю, какой перемены мы ждали от Уильяма Гентиша, но помню свое чувство смутного разочарования, когда я увидел его в дверях нисколько не изменившимся с нашей последней встречи.

Услышав о смерти дяди и о ее причине, он, казалось, удивился.

Последовал ритуал, которого мне, наверное, никогда не понять. Мистер Даффи не хуже моего знал Уильяма Гентиша и не раз, прохаживаясь зимой по нашим улочкам, бывал обрызган грязью из-под колес его автомобиля, однако теперь угрохал битую четверть часа на установление его личности. Казалось, вопросам не будет конца. Уильям Гентиш хранил на лице свое привычное выражение — такое, будто от всех нас как-то дурно пахло, — но отвечал спокойным, ровным голосом. Он сказал, что вернулся чуть позже обеденного времени, прошел прямо через холл на лужайку и спустился к лодочному павильону.

Когда часы над конюшней пробили пол пятого, он вернулся в дом, намереваясь зайти к дяде, который к этому времени обычно уже просыпался, но передумал, увидев приоткрытую дверь в библиотеку.

Констебль Перкер вел официальный протокол дознания, записывая все слово в слово. Его сдавленный стон служил сигналом, что взятый темп слишком высок, и тогда вопросы прекращались до тех пор, пока он все не допишет. После очередного такого перерыва коронер продолжил:

— Вы говорите, что через приоткрытую дверь услышали, как мисс Мэви звонит доктору Меллану. Но почему это помешало вам встретиться с дядей?

— Я решил, что у него очередной приступ и что ему пока не до меня.

— И вы, следовательно, ничего не знали о телеграмме?

— Какой телеграмме?

Коронер повернулся к констеблю Перкеру:

— Зачитайте, пожалуйста, телеграмму, констебль.