Только не дворецкий. Золотой век британского детектива

Святой провел рукой по волосам. Он уже думал об этом. Он знал, что Энстоун выстрелил в себя сам, потому что никто другой в него выстрелить не мог. За исключением Фаулера, камердинера, — но Тил заподозрил бы его сразу, если бы он вообще кого-нибудь заподозрил, а это была слишком очевидная, слишком безумная версия. Ни один нормальный человек не станет планировать убийство так, чтобы оказаться главным подозреваемым. Значит, шантаж? Но тогда, в вестибюле гостиницы, Льюис Энстоун не производил впечатления человека, который прощается с шантажистами. И какой из обычных поводов для шантажа мог дать своим недругам человек, который был настолько предан своей семье?

— Нет, Клод, — сказал Святой. — Это не шантаж. Они просто сделали так, что он застрелился.

Мистер Тил почувствовал тот инстинктивный холодок, причина которого коренится в древнем страхе перед сверхъестественным. Убежденность Святого была безумной и вместе с тем искренней, и на мгновение детектив представил себе, как черные глаза Костелло гипнотически расширяются и застывают, его изящные и чувствительные руки совершают странные пассы, а губы под тонкими черными усами шепчут смертоносные приказы. Затем последовало столь же фантастическое видение: два вежливых, но суровых джентльмена вручают оружие третьему, кланяются и уходят, как если бы они пришли к офицеру, уличенному в предательстве, милостиво предлагая ему альтернативу военному трибуналу — чтобы не замарать честь Капитала… Тут он рассмеялся.

— Они просто сказали ему: «Лью, а почему бы тебе не застрелиться?» — а он подумал, что это отличная идея, да? — издевательски спросил он.

— Примерно так оно и было, — рассудительно ответил Святой. — Ведь Энстоун сделал бы все что угодно, чтобы развлечь своих детей.

Тил открыл рот, но не издал ни звука. Выражение его лица свидетельствовало о том, что он готов был низвергнуть на своего собеседника поток уничтожающих острот, а молчал лишь потому, что безумие Святого было уже вне пределов, подвластных насмешке.

— Костелло и Хэммел должны были что-то сделать, — сказал Святой. — Дела у «Интернэшнл Коттонз» уже давно идут плохо, и вы бы тоже это знали, если бы не хранили свои деньги в государственном чулке. Напротив, у компании «Космополитен Текстайлз», за которой стоял Энстоун, все было хорошо. Костелло и Хэммел могли выпутаться из этого положения двумя способами: либо с помощью слияния, либо заставив Энстоуна совершить самоубийство, чтобы из-за паники акции «Космополитен» упали и они могли бы их скупить: наверняка потом окажется, что они весь месяц играли на понижение, пытаясь сбить цену. А если вы полистаете сегодняшние газеты, то обнаружится, что котировки всех акций Энстоуна рухнули: такой человек не может совершить самоубийство и не вызвать при этом паники. Костелло и Хэммел отправились обедать с ним, чтобы попробовать уговорить его на слияние, но они были готовы воплотить в жизнь другой вариант, если Энстоун откажется.

— И что же? — настойчиво спросил Тил. Казалось, прочный фундамент его недоверия впервые пошатнулся.

— Они сделали одну большую ошибку. Они не озаботились тем, чтобы он оставил предсмертную записку.

— Бывает, что люди стреляются и без предсмертной записки.

— Я знаю. Но нечасто. Вот потому-то я и стал думать.

— И что же? — снова сказал детектив.

Саймон еще сильнее взъерошил волосы и сказал:

— Понимаете ли, Клод, хотя мой род деятельности и пользуется дурной репутацией, но мне всегда приходится думать: «А что сделает А? А что сделает Б? А что сделает В?» Я должен проникать в глубины человеческой мысли, чтобы понимать, что и как люди собираются сделать, и всегда быть на один шаг впереди. Мне приходится заниматься практической психологией — как и начальнику отдела продаж крупной компании в Центральной Англии.

Тил открыл рот, но ничего не сказал, сам не зная почему. И Саймон Темплар продолжил свою речь — сбивчиво, как это иногда бывало с ним, когда он пытался выразить то, что еще не сумел внутри себя облечь в словесную форму: