Только не|мы (СИ)

Он стал героем для всех нас, когда, смело рванув на шоссе, стал обгонять одну машину за другой. Не уверена, что на такой скорости Том катался когда-нибудь раньше. Я и Эми вцепились в потолочные ручки, а бабушка Роза, высунувшись в открытое окно, что-то кричала остающимся позади автомобилям и, кажется, даже грозила кулаком.

Нам всё-таки повезло догнать машину Тони, пока он ещё не достиг самой большой развилки, где мы бы наверняка потеряли его окончательно. Томас бил по клаксону, Роза сигналила руками. Мы с Эмилией старались перекричать царивший шум.

И Тони, наконец, затормозил.

Я выпрыгнула из машины в первую же секунду остановки. Тони открыл водительскую дверь, ступил на снег, а затем тоже побежал и несколько секунд спустя подхватил меня на руки.

Из того момента я могу вспомнить лишь то, что постоянно твердила ему: «Не пущу! Не пущу! Никогда никуда больше не пущу!»…

— А я тогда спросил: «Кто вообще этот парень?», — увлечённо рассказывал Томас всем присутствующим.

И все его слушали не менее увлечённо, хоть и знали наизусть, чем закончится эта история.

— И бабушка Роза тоже говорит: «А правда же, кто он?!» — подхватила Эми, широко распахнув глаза в пылу эмоций. — А я говорю: «Да понятия не имею! Наверное, брат!».

Гости дружно расхохотались, потому как все давно знали, что именно связывает меня и Тони.

Эмилия, Том и Роза сообразили быстро, как только мы с Тони поцеловались у них на глазах. А бабушка Роза сделала заявления уже после, когда мы, наконец, расселись за рождественским столом, и все шесть накрытых мест оказались заняты.

Она сказала:

— Я понятия не имею, кто вы, молодой человек. Но ведь не зря же я рисковала собственной жизнью. Так что уж будьте добры, живите с нашей Илзе долго и счастливо!

— Это ты-то рисковала?! — оскорбился Том. — Да это я гнал как полоумный!

— Ты и есть полоумный!

Они продолжали свою обыкновенную грызню, по которой Томас теперь скучал отчаянно. И когда пересказывал этот эпизод, я заметила, что глаза его на секунду увлажнились. Том сделал вид, что от смеха, но все мы прекрасно понимали, в чём истинная причина его эмоций.

В гостиной постепенно становилось всё шумнее, и я осторожно поманила Вову к лестнице, чтобы проводить его наверх. Там всегда сохранялась тишина, даже если внизу гости позволяли себе немного погорланить. Валдис и Тич ещё раньше нас отправились на второй этаж. Ночные посиделки, если и нравились им, то только вдвоём и без голосового участия.

Мы с Вовой минули закрытую комнату Валдиса, и я показала ему, где находится гостевая спальня. Вова остался там с Маргошей. Я посидела с ними недолго, полюбовалась на сонное младенческое личико и на не менее сонное лицо взрослого мужчины, при первой встрече с которым сложно было предположить, что однажды в нём настолько взыграют истинные отцовские чувства.

С дочерью Вова был ближе, чем с Габи. По крайней мере, так она сама отзывалась и, конечно, сетовала при этом. А мне хотелось сказать ей в ответ, что Габриеля зря жалуется. Немногие жёны могут похвастать таким мужем. Мне доводилось множество раз слышать истории других женщин, что с появлением в семье младенцев, мужчины отдалялись, а то и вовсе порывались держаться подальше от семейного гнезда, пока в доме властвуют пелёнки, распашонки и подгузники. Этот период мало кто из новоявленных отцов называл счастливым. Однако Вова был счастлив. И, возможно, Габриеля просто чуточку ревновала?.. В любом случае, их семья больше не вызывала беспокойства, и вот уже почти два года я ни разу не услышала от Габи слова «развод».

Мысленно пожелав всему семейству сохранить как можно дольше свою крепость, я оставила Вову и малышку Марго, а после на минуту зашла в свою спальню.

Для собственного ночного пребывания в доме я сразу выбрала большую комнату с пианино. Под его крышкой я хранила те самые письма, которые Тони писал мне целый год. Одно, два, три, четыре в месяц. Он писал, не считая, по мере возможности, отправляя их то из Москвы, то из Минска, то приносил сам и незаметно клал в почтовый ящик, а потом уходил.

Тони ждал, когда я прочту его послания, когда почувствую его боль, его искренний и самоотверженный порыв вернуть всё, любыми силами. Я не отвечала, а он надеялся. Он поклялся, что ничем не побеспокоит меня. Лишь в этом доме, связующем нас, должна была оставаться последняя частица, которая в состоянии преодолеть наши муки и вновь связать нас воедино.

Тем не менее, спустя месяцы порыв Тони начал истончаться. Письма поступали всё реже и реже. Не удивительно, что я не заметила почтальона, принёсшего последние два письма, — в октябре и в ноябре.

Конечно, теперь я прочла их все. Прочла неоднократно. Однако ноябрьское письмо, финальное и самое короткое, я положила отдельно с правой части клавиатуры. Его я перечитывала чаще остальных.