— Да, я странно выразилась, но ты меня понял, конечно: после моей. Ты и займешься. Что ты на меня так смотришь?
Он пожал плечами. Действительно, что-то странное было в ней… не в словах, нет. А в чем? Тетка ставила чашки и блюдечки в шкаф. Движения привычные, ловкие. Пугавшая его бархотка снята; стеганый халат на ней (висевший на дверце гардероба), длинный, с крученым пояском с кисточками, на ногах тапочки, отделанные мехом. Элегантная пожилая дама в своем благопристойном мире. Откуда же идет это странное ощущение — опасности? тревоги? — какова его природа? Мне просто тяжело смотреть на тетю Май. Тяжело, жутко.
Кабинет — самая большая комната в доме. С книгами по стенам — в основном труды по биологии, он рассматривал, придя сюда в первый раз, залюбовавшись бабочками (огромный фолиант), прекраснейшие Божьи созданья. С коричневым дерматиновым диваном, над ним фотографический портрет — прозрачные пронизывающие глаза — ученого. С массивным с тяжелыми тумбами столом. Почему «нехорошо»? О таком жилье можно только мечтать, тем более (подумалось с удовлетворением) есть отдельный выход — застекленные высокие дверцы со стальными решетками ведут прямо в сад.
— К великому сожалению, — констатировала тетка, — приходилось сюда пускать жильцов. Пенсия моя… впрочем, ты в курсе. Но я всегда требовала: ничего тут не переставлять, не нарушать. Ничего. Спать будешь на диване, вот возьми белье.
— Тетя Май, а можно ключ от двери, то есть от решеток? И фонарик, пожалуйста. Не хочу кабинет Андрея Леонтьевича обкуривать. Мне еще поработать надо.
— Хорошо. Особо не засиживайся. Тебе завтра рано в институт?
— Езжу по вторникам и пятницам.
Выключив верхний свет, он сел за столешницу, обитую зеленым сукном, в зыбко-розовый круг настольной лампы (и лампа, и зеленое поле, и его руки отражаются в туманной темени за дверной решеткой). Достал из сумки авторучку и лист бумаги… рассеянно засмотрелся на мраморный прибор: чертенята с рожками, копытцами и чернильницами застыли в подобострастных позах — что за странная аллегория?
Вдруг все заслонило давешнее лицо, лишенное красок. Губы бледные, белые, лишь пурпурный язычок выделяется так страшно, так… Необходимо покончить с трусливой раздвоенностью! Поразмышляем. Саня встряхнулся и принялся чертить план.
Допустим, он
Саня вышел на маленькую открытую веранду, посмотрел на часы — без десяти одиннадцать — спустился в сад. Октябрьская густая с расплывающимися туманными космами тьма. Дикий гам от дома номер восемь звучал пронзительнее, всепобеждающе: свадьба явно переместилась на улицу, соревновались магнитофон и гармошка. Прыгающее пятно фонарика в слабой вспышке запечатлевает древесный ствол, притаившийся куст, пожухлую траву, вскопанные под зиму грядки… Он обошел весь сад, огород — никаких подозрительных следов… Мощный амбарный замок… неудача!.. нет, замок не заперт на ключ, а просто висит, дужкой придерживая петли. Обширное внутреннее пространство сарая заполнено вековым хламом и бесчисленными штабелями дров — старые ненужные уже запасы. Земляной пол плотно утрамбован, чье-то лежбище (не иначе — философа) на грубо сколоченных досках, покрытых тряпьем… как будто никаких свежих следов, впрочем, в замшелой рухляди труп спрятать несложно. В конце концов (удивился, осветив фонариком часы, ощущение времени потеряно) сарай был тщательно обыскан — безрезультатно. А в ушах назойливо и визгливо продолжали звенеть голоса в незамысловатом нагловатом ритме.
Саня вернулся к веранде. Сбоку, слева, из окна девочек виден свет. Обогнул угол дома, взглянул через тюлевую занавеску. Не спят обе. Юля сидит на кровати, Настя стоит посередине комнаты, говорит что-то. Вот улыбнулась язвительной улыбочкой — и Юля ответила тем же, прищурившись.