— Был ли он как-нибудь особенно возбужден?
— Привычно возбужден и крепко на взводе: где-то глотнул. Грядет гибель, разрушение, русский Апокалипсис и так далее.
— Он вам рассказывал что-нибудь про Нину Печерскую?
— До «явления» ни слова. Майя Васильевна как-то упомянула мельком про ее странное исчезновение. У меня тут же из головы вон. И кабы не та августовская ночь… Я собирался ложиться, уже выключил лампу и машинально подергал дверь на веранду: запер ли. Сад был освещен луною и двигался кто-то за деревьями. Анатоль? Нет. В светлом прогале между ветками ясно увиделось женское лицо, очень бледное, показалось. Черный плащ. А главное: дома никого, кроме хозяйки и Анатоля.
— Это какого числа было? — спросил Владимир.
— 16-го. Назавтра я улетел в Палангу.
— Мы уже две недели как отдыхали в Мисхоре. Что за чудное лето… — Владимир замолчал, болезненно поморщившись.
В том-то и дело: ни вас, ни девочек. Я так и замер. Было в этом явлении и правда что-то… инфернальное. В общем, пока я отыскал в столе ключ (не сразу — на нервной почве), она пропала. Выскочил, пометался по саду, в дверях сарая Анатоль. «Вы ее видели?» — спрашивает. И преподносит целую оккультную теорию. В посмертии личность сначала освобождается от своей телесной плоти. Следующий этап — освобождение духа от плоти душевной, полупрозрачной оболочки, так называемого астрала. Если человек умер в тяжких страданиях, смертью насильственной, освобождение духа идет с огромным трудом (попросту говоря: и рад бы в рай, да грехи не пускают). И в этом своем полупрозрачном астрале умерший, бывает, является в то место, где он страдал. Отсюда — истории о привидениях. Чувствуете подтекст?
— Вот о какой «некрофилии» я говорил, — вставил Саня. — О полной духовной сосредоточенности на смерти.
— Верно. Вот тебе, Володя, связь двух смертей — в стремлении любой ценой успокоить неприкаянную душу. И антураж, соответствующий явлению: крайняя бледность, черная одежда. Словом, мороз по коже у меня — а что ж говорить о ненормальном?
— Отвлечемся от мистики, — сказал Саня. — Вы не слышали шума отъезжающей машины?
— Машины?
— Ведь шел уже третий час ночи. Общественный транспорт не работал.
— Не слышал. У метро несложно поймать такси.
— Поговорив с Анатолем, вы ушли спать?
— Не сразу. Сначала мы осмотрели участок.
— А дом?
— Нет.
— Когда вы вышли в сад, то оставили дверь на веранду открытой?
— Конечно.
— Очевидно, своим появлением вы ее спугнули. Определим этот эпизод как неудавшееся самоубийство. Во второй раз удалось.
— Значит, на 13 октября у них было все условлено?
— Кто его знает. В конце концов, она могла позвонить ему по телефону и условиться. И ключ он мог ей подобрать… или позаимствовать у вас, Владимир Николаевич. Вот только кража куколки и самогонки… не понимаю, несовместимо… — Саня тяжело задумался, как-то незаметно «подкрался» тот вечер под абажуром… «Монархистов уже разрешили? Скажите пожалуйста!» (говорил философ-убийца с ленивой усмешечкой, ни малейшего волнения — не то что на другой день у сарая). «Ежели б не рок этот… ни тебе задушевной беседы…» — Несовместимо! — повторил Саня в непонятной тоске, вспомнив еще один момент: свадьба под фонарем, Анатоль с остервенением бьет в ладоши, его шатает (перепил, подумалось тогда), лицо ужасное, больное — человек в стрессе, ведь он только что похоронил ее.
— Ничего, — прервал Викентий Павлович молчание затянувшееся. — Белая горячка излечивается. Вылечат — и к стеночке.
— Да. Если он виновен, — вырвалось у Сани невольно.
Компаньоны уставились на него в некотором остолбенении.
— Если… — начал «младший» вкрадчиво. — То есть вы допускаете мысль о невиновности убийцы?
— Он виновен.
— Ничего не понимаю!
— Вот вам мое ощущение, — сказал Саня медленно, тщательно подбирая слова. — Он виновен — как орудие в чьих-то сильных и жестоких руках. Он виновен — потому что человек, образ и подобие Божие, не смеет так опускаться. И он должен ответить — на том свете или на этом. И ответит. Но — за себя, а не за другого.
— Все это крайне странно…
— Господа, прошу прощения. Я на пределе, мне… плохо. Давайте на сегодня расстанемся.