Только он

Да она даже никогда не думала о таком, даже не предполагала, что Андрюха по отношению к ней способен чувствовать нечто подобное. То есть чувствовал, всегда. Ну, поддерживал, защищал, временами подкармливал, бессовестно троллил, успокаивал или, наоборот, подначивал, делил радости и горести, откликался по первому зову, болтал на любую тему, покорно выслушивал её нытьё. Ведь это дружба, просто дружба. Ну какая любовь?

Он ведь даже не намекнул ни разу, не сделал ничего, чтобы она могла догадаться. И целоваться ни разу не лез, не то что сейчас. Как было понять? Как разглядеть? Но зато для кого-то другого всё это оказалось очевидным?

– То есть твоя жена… Андрюш… Она из-за меня? Она понимала…

Он поднялся сам, и рывком сдёрнул Алёну с дивана, заставил выпрямиться, положил ладони на плечи, подтвердил:

– Понимала. – И пояснил в подробностях, что, делая паузы на выдохах: – Если бы ты меня позвала… в любой момент… я бы, даже не задумываясь… ушёл… к тебе.

– Но почему? – в смятении пробормотала она. – А раньше? Послушай!

Он не собирался слушать, наклонился, опять намереваясь поцеловать. Алёна попыталась оттолкнуть его, но не получилось, только сама отшатнулась назад, спиной почувствовала стену. А Шарицкий опять надвинулся, легко преодолевая её сопротивление.

Похоже, она не слишком старалась, а он слишком не хотел отпускать. И целовал так, что голова мгновенно пошла кругом. А ведь Алёна ещё и напилась, мысли и без того путались, по телу разливалось блаженное тепло. Но теперь уже не просто тепло – огонь, разгорающийся всё сильнее под ласками осмелевших рук.

Ну как же так? Ну это ж неправильно.

Наверное.

Временное помутнение под действием выпитого вина. Но приходить в себя тоже не очень-то хотелось.

Пуговицы на блузке будто бы сами расстегнулись от лёгкого движения пальцев, и те уже касались кожи живота, скользили, гладили, почти невесомо и чуть щекотно, а пробирало даже не до глубины, не насквозь, а настолько всеобъемлюще, что коленки слабели – не устоять.

– Андрюш…

Следующее слово не получилось, внезапно превратившись в судорожный вздох. А какое-то время говорить вообще оказалось невозможным – губы занятыми другим. Но ведь Алёна была уверена, она должна сказать, обязательно должна, что…

Что? Господи. О чём она думала только вот? Не вспомнить, но точно о важном.

И вообще, это порядочное свинство с его стороны воспользоваться тем, что она не совсем трезвая (или совсем нетрезвая) и плохо себя контролирует. Правда, он тоже не слишком трезвый, и, наверное, дело в этом. Потому что и он без тормозов, и она не в состоянии его остановить, а нахальные несдержанные ласки затуманивают последние проблески разума, отбирая осознанное, переводя все ощущения на уровень телесного.

Застёжка-молния вжикнула тихонько и коротко, юбка предательски быстро съехала по ногам вниз.

– Шарицкий, да подожди ты! – первая фраза ещё вышла сердито и решительно, зато вторая прозвучала почти умоляюще: – Ну подожди. Мм, – и снова не удалось ничего сказать, пришлось стиснуть зубы, чтобы не выдать себя слишком откровенным стоном. – Но…

– Да что ж тебя так тянет-то речь толкнуть? – облизнув и без того влажно поблёскивающие губы, выдохнул Андрюха, чуть отодвинулся, упёрся ладонями в стену, одна с одной стороны от Алёны, другая с другой, замкнул пространство, давая понять, что всё равно её не отпустит. – Ну, говори, ладно. Чего у тебя там?

– Я…

Да как тут говорить? Когда у него в глазах полыхает, и от одного этого взгляда дух перехватывает. Когда лицо слишком близко, и горячие дыхание обжигает подбородок и мгновенно пересохшие губы. Когда фразы застревают в горле острым комком, и хочется их сглотнуть.

– Я…

– Ясно, – заключил Шарицкий, нагло ухмыльнулся, а потом опять наклонился, приник к Алёниным губам, сжал до боли, будто окончательно отбирая у неё право произносить слова.

Опоздала, прохлопала свой шанс. А он почти сразу спустился ниже, к шее.

Поцелуи, как нитка тяжёлых бус, весомые, жёсткие. И если раньше хоть чуть-чуть получалось думать, то теперь – всё, никак, не до мыслей, не до разговоров. Голова сама запрокинулась, ещё сильнее открывая шею, и тело жадно отзывалось на каждое прикосновение, желало всё большего. А одежда…

Как же она мешала, одежда, и нестерпимо тянуло побыстрее от неё избавиться, чтобы между не было абсолютно ничего, даже такой малости, чтобы открытость и доступность – на пределе. И когда Шарицкий сам оторвал Алёну от стены, повёл за собой, она даже не пробовала ни сопротивляться, ни возражать.

Правда, шли они долго, постоянно останавливаясь, потому как лишней секунды не могли вытерпеть без новой дозы поцелуев и ласк, избавляясь от очередного предмета одежды, как волшебная заклинание повторяя имена друг друга, но не столько слыша, сколько передавая их из губ в губы и воспринимая так, будто те значили вовсе не то, что раньше, а нечто совершенно-совершенно новое.

45

Это вам не типичная завязка голливудского фильма, когда утром просыпаешься в чьей-то постели, понятия не имеешь, чья она и как ты в ней оказалась.